Андрей Астахов - Воин из-за круга

Если ты когда-нибудь сильно и горячо любил женщину, Уэр, ты поймешь меня. Я при жизни оказался в солнечных садах Руанайта. Единственное, о чем я мечтал, так это чтобы побыстрее прошло время уборки урожая и мы могли бы по закону сыграть свадьбу. Ее отец поначалу смотрел на меня настороженно, но потом все-таки стал считать меня своим сыном. Да и мои родители были в восторге от моей избранницы. Ее невозможно было не любить, ее красота и ее прелесть были таковы, что один взгляд на нее наполнял сердце восторгом. Она была как темная душистая роза, как грациозная лань с бархатными глазами. Я обожал ее, я мечтал прожить рядом с ней всю свою жизнь и всей душой стремился к счастью, не ведая, какое горе и какое отчаяние вскоре найдут меня.

Слухи о войне шли давно. В нашу деревню часто приходили странники и рассказывали о зловещих знамениях и пророчествах, о том, что творится на северной границе. Я даже не удивился, когда однажды утром отец разбудил меня и сказал, что началась война с сидами. Отец не опасался, что меня заберут в армию – в нашем селе уже были вербовщики, и императорскую повинность в людях мы выполнили. Гораздо больше отец опасался фуражиров и мародеров; первые могли заплатить за провиант мало, вторые вообще ничего не платили, просто грабили и убивали. Когда живешь недалеко от границы, поневоле готовишься ко всему. Отец, бывалый человек, заранее приготовился к худшему. Часть зерна и прочего продовольствия он надежно спрятал в нескольких местах, а остатки распродал по выгодной цене. Он собирался уехать в глубь страны и увезти нас. Но когда пришло время уезжать, я отказался. Я сказал, что никуда не поеду без своей любимой. Отец долго меня убеждал, но так и не добился своего. До сих пор помню, как он сидел в углу горницы, держа на руках нашего кота, и слушал мои обвинения в трусости.

Прошло два или три дня, и в деревне заговорили о шайках разбойников, которые рыщут по дорогам, грабят и убивают проезжих. Никто не знал толком, что это за люди; одни говорили, что это сиды наняли всякий сброд, чтобы разбойничать на имперских коммуникациях, другие утверждали, что это дезертиры из имперской армии и солдаты из разбитых сидами подразделений. Вскоре женщины и дети даже днем боялись выходить из дома, опасаясь нападения, а мужчины наши днями и ночами дежурили, вооружившись чем попало. А я думал только о ней. И однажды я сбежал из дома – взял отцовскую лошадь и поскакал в Валь-Фотэнна. Я хотел увезти ее к нам. Но я опоздал.

– Что с тобой? – испуганно шепнул ди Марон. Его поразил тон ди Брая; голос старика, вначале твердый и отчетливый, изменился до дрожащего шепота.

– Прости меня. Я никогда никому не рассказывал о том, что случилось тогда, на ферме в Долине Водопадов. Я не мог этого рассказать, духу не хватало. Ты первый. Ты должен знать, иначе ты не поймешь, как было рождено великое Зло.

– Я весь внимание. Что же было дальше?

– Когда я приехал в Валь-Фотэнна, я понял, что опоздал. Во мне все помертвело, едва я увидел над лесом черный столб дыма. Не помню, как я доехал до фермы. Я даже не думал о том, что мне тоже может угрожать опасность. На дороге появились вооруженные люди – я даже не испугался. Это была, как они выразились, «свободная ватага». Командовал ими высокий зеленоглазый сид, с ног до головы облаченный в черную кожу с серебряными клепками. Он расспросил меня кто я, откуда, поинтересовался, есть ли в деревне солдаты. После допроса меня отвели на ферму. Когда я увидел, что стало с домом моей возлюбленной, сердце мое едва не остановилось от горя. Дом сгорел дотла, уцелели лишь амбар и несколько сараев вдоль забора. Я стал расспрашивать бандитов, которые вели меня, о девушке, но они меня не понимали – они были таорийцами и не знали лаэданского языка. В конце концов им надоели мои расспросы, и один из них ударил меня кулаком в лицо. Я лишился чувств и очнулся уже в сарае, на куче соломы, опутанный веревками и кожаными ремнями. Мне было плохо, очень плохо, но я все время думал только о ней. Других мыслей у меня не было.

Сколько меня продержали в сарае, я не знаю – может, несколько часов, а может, несколько дней. Я не чувствовал ни времени, ни голода, ни жажды. Наверное, я был вроде как сумасшедший. У меня были видения, я все время слышал какие-то голоса. Кровь в моей голове грохотала, как вода на колесах водяной мельницы. А потом пришел сид в черном. Он разрезал кинжалом мои веревки и велел убираться домой. Ему не нужна была моя жизнь. Он сказал мне, что не воюет с сопляками.

Я вышел из сарая, и вокруг меня была ночь. Где-то вдали стучали копыта – это уезжал из Валь-Фотэнна разбойничий отряд. А я не радовался. Внутренности у меня горели, нога и руки не слушались меня. Я ковылял по дороге от фермы к лесу, и за каждым кустом мне чудились притаившиеся врага. А потом я услышал стоны…

– Это была она? – осмелился спросить ди Марон.

– Да, – Ди Брай сделал паузу, чтобы овладеть собой и сдержать рыдания. – Они привязали ее к дереву, одинокой липе рядом с дорогой. Одежду с нее сорвали, и я мог видеть ссадины, кровоподтеки и кровавые пятна, которые покрывали ее тело. А еще они изрезали ей кинжалом лицо, потому что им была ненавистна красота. Удивительно, что после всего, что эти свиньи с ней сделали, она была еще жива. А еще – она узнала меня. Странно, что я не сошел с ума, увидев ее лицо. Оно превратилось в месиво: свисающие лохмотья кожи, безгубый рот, выбитые зубы, сплошная кора засохшей крови. Это было лицо, которое можно увидеть только в бездне Морбара. Но самое страшное было потом. Она мне улыбнулась. И еще она шептала мне что-то. Это была просьба убить ее. Просьба прекратить ее мучения.

– И ты убил ее?

– Нет, – ди Брай заскрипел зубами. – Я не убил ее. Я бы никогда не смог этого сделать. Я убежал. Сказал ей, что я приведу помощь, и убежал. Я действительно думал тогда, что смогу ей помочь. Я ошибся. Когда я вернулся с людьми, она уже умерла. Ее отвязывали от дерева и укладывали на носилки, а я стоял и повторял про себя: «Я проклят! Я проклят!»

– Ты думаешь, ты поэтому и стал халан-морнахом?

– Слушай дальше. Я не сразу заметил ту перемену, которая во мне произошла. После того, как моя возлюбленная умерла, я уехал вместе с отцом из родных мест, чтобы попробовать начать жить сначала. Так прошел год, потом еще год, потом еще. А потом в том местечке, где мы поселились, началась чума. Моя семья умерла, все до единого – отец с матерью, брат и младшая сестренка. Я сам схоронил их в одной яме и уехал в Таорию. Здесь я впервые заметил, что со мной творится что-то неладное. Я работал помощником плотника и однажды сильно поранил руку теслом. Я в панике метался по мастерской, пытаясь разыскать подходящую тряпицу для того, чтобы перевязать рану, и вдруг с изумлением обнаружил, что рана исчезла. С момента, как я рассек руку, не прошло и минуты. Меня это испугало, я решил, что у меня началась какая-то страшная болезнь, вроде проказы. И я пошел к врачу. Он выслушал меня, странно на меня посмотрел и посоветовал пойти к одному знахарю, поселившемуся на окраине Лима. От знахаря я и узнал, какая беда меня постигла. Мой ужас был так велик, что знахарь, сжалившись надо мной, согласился мне помочь…