Городские сказки - авторов Коллектив

— С ботинком, как и с шарфом, кстати, это может быть условный знак, или игра, или просто дурь. Развлекается молодежь, что с них взять? Иные вон посреди Красной площади себя гвоздями к мостовой прибивают и ничего. А может быть, твой Оле-Лукойе просто предупреждал водителей о сдвинутом люке. Реальность может быть гораздо проще, чем мы имеем обыкновение ее домысливать.

— Не хочу с тобой соглашаться. Такой персонаж — и какой-то предупреждающий ботинок посреди улицы. Нет, нет и нет! В самом нейтральном из моих заключений ботинок может оказаться напоминанием, что человеческая жизнь более хрупка, чем жизнь вещей, и что ее нужно беречь и ездить осторожно. А самое сложное… существует, например, примета входить в святые места босиком, чтобы оставить контакт с земным снаружи, и этот ботинок посреди мостовой может призывать вспомнить о высшем.

— Поймут ли? — рассмеялся Юська. — Не всякий же учился на филологическом да еще и писал диссертацию по демонологии Полесья.

— Может быть, этот спектакль предназначался мне. Давненько я что-то не медитировала на свежем воздухе — аж с тринадцатого сентября.

— Ну и память у тебя! — Юська легонько щелкнул меня по носу, за что был в шутку припечатан ложкой по лбу.

— Тогда был день рождения моей подруги, все пьянствовали в лесу, а мне скучно стало. Но мы не о том. Как ты объяснишь разговор с камнем?

— О, я и забыл уже… Ну почему бы не побеседовать с камнем. Ты с кем общаешься, когда медитируешь?

— С собой, — улыбаюсь.

— А иные — со Вселенной и Высшим разумом. Чем камень хуже?

Тут уж я не выдержала и прыснула. Юська посмотрел на меня и тоже стал смеяться.

Ветер усиливался. Первые снежинки метались по небу, вытанцовывая что-то похожее на танец с саблями, то стремительно падая, то возвращаясь назад, в небо. За их метанием по небу мир совсем исчез. Не стало видно ни высотки напротив, ни даже огней ее витрин. Все исчезало — оставались только они и мы.

Зима, вечер, мы и кофе…

Мне даже показалось, что я сама — снег…

Конечно, я заметил ее — девушку, которой рассказал бы все тайны мира. Хорошая моя, любимая Илька. Разве кто поймет Дождь, если он сам не расскажет? Она забыла, что дождь может не капать, а просто идти. Идти, надев на себя человеческое тело как маску; в дурацком, но будоражащем воображение костюме, специально купленном в погорелом театре для мальчишника лучшего друга.

Просто идти, оставив любимый шарф на перилах моста, чтобы нежный октябрьский ветер не простудился от ноябрьской промозглой пурги. Я ведь знаю, как он любит сидеть там, болтать ногами и смотреть вниз — туда, где копошатся маленькие человечки. Он говорит — это примиряет его с наступающей зимой.

Идти — и вдруг заметить старинного приятеля, прикинувшегося нищим, и вручить ему мертвую бабочку в знак того, что его маскарад не удался. Пусть в следующей игре придумает что-нибудь поинтересней. А заодно и бедному насекомому помочь.

Идти — и наткнуться на ботинок, оставленный одной древней старушкой. Хлопнуть себя по лбу — едва не забыл! Она человек, но каким-то неведомым науке двенадцатым чувством всегда знает, по какой дороге я пройду на этот раз. У нас с ней уговор: каждый год, восемнадцатого ноября, в день ее рождения, я дарю ей еще один год жизни, а она вяжет носки и шарфы моим братьям-ветрам. Ботинок — просто знак того, что наш уговор еще в силе.

Идти — и мимоходом отправить к духам воды молодого двоедушника, застрявшего в беспомощном тельце маленького котенка. Первый раз такое встречаю, но они-то многое повидали, смогут помочь.

Идти — и выполнить обещание, данное накануне камню Гоше. Раньше он жил в музее при парадной лестнице. Там же работала техничка тетя Василиса, обожающая детективные сериалы. Особенно «Коломбо». Накануне своего переезда из музея на набережную камень Гоша не досмотрел серию, пришлось мне посмотреть и пересказать окончание, которое уже второй месяц не давало ему покоя. Он все думал, кто же убийца — официант или водитель. Не мог сосредоточиться на своей новой работе — охранять город от разыгравшихся чужестранных ветров.

Идти дальше — и вспомнить о проигранном споре Теплячку, западному ветру, гостившему в нашем городе в октябре. Благодаря ему и нам, гостеприимным хозяевам, город пережил еще одно начало сентября, хоть это и странно — ходить в шортах, когда впору доставать шапки и рукавицы из кладовых. Он утверждал, что кошка Алиса, которую подкармливает весь Илькин двор, на самом деле Земляная — та самая, охраняющая клады. Как ни странно, я проиграл. И кому — гостю! И обязался каждый день в течение трех лет рисовать по кошке. А поскольку всех городских кошек я уже запечатлел, приходится выдумывать.

Идти — и вдруг вспомнить о послании Юй-Ши, родного брата, обитающего не где-нибудь, а в стране красных драконов. То есть, конечно же, в Китае. Убедиться, что у него все хорошо, и отправиться дальше. Сообразить, что Ильке не стоит видеть, как мои братья-ветры выдают замуж вьюгу. Как и каждый год, накануне декабря.

Идти — и жалеть, что Илька выросла и все забыла. Даже то, как училась быть снегом. Снегопадочкой. Какие танцы танцевала в небе и какие следы оставляла на земле. И ведь нет никакой надежды взять ее за плечи, встряхнуть, сказать: возвращайся, дуреха, что ты забыла в человеческом теле, пусть даже в таком красивом? Сама должна вспомнить, сама вернуться. Таков закон.

Меня зовут Эска. Моя мать была ведьмой, отец — обычным человеком, а мне не повезло с определенностью. Не от мира сего, не от мира того, я видела призраков и демонов, но огня из пальцев выдавить не могла. Ни искорки. Неполноценных вроде меня называли бастардами, но так как я родилась девочкой, мне досталось более мягкое имя — полукровка. Для людей я была слишком странной, для колдунов — не представляла интереса, однако оба мира пленили меня своими историями. Я искала места, где пересекались колдовство и обыденность, и кривая дороженька привела меня в газету «Голоса Туата».

Ее редактор, сэр Бэлют, с юности увлекался паранормальными явлениями. Он искал встречи с Мерлинами и Талиесинами и, хотя колдуны отвергали его, не терял надежды. Имея семейный бизнес — винодельню, — на старости лет седой искатель приключений открыл ради хобби газету, персонал которой охотился только за мистическим материалом: полтергейста и умершие знаменитости, бабкины россказни и детские страшилки, интервью у магов поддельных, рассказывающих о магии драматично, и у магов всамделишных, готовых только шутки шутить. Сэр Бэлют смеялся, что газету читают только его друзья по студенческому клубу да любители городской фантастики, в то время как я видела магов, покупающих наш свежий выпуск: где им еще прочитать о последних событиях мира молчаливых колдунов?

Также сэр Бэлют не догадывался, что все три его репортера имеют к миру волшебства самое прямое отношение: все трое были бастардами, а значит, могли видеть скрытое и по семейным каналам знали, где что найти. Так, мой коллега из рода алхимиков любил приносить в редакцию статьи про артефакты и мурыжил без конца темы философского камня и Грааля. Второй собрат по перу — из скандинавских рунистов — мотался на пати рунных мастеров и ухаживал за гадающими домохозяйками, радуя сэра Бэлюта материалами по совпадениям, коллективным предчувствиям Надвигающегося Большого Зла и таинственным сновидениям.

Я же — бастард из семьи кладбищенских ведьм — искала не знающих покоя призраков. Моя разбавленная кровь все же имела кое-какие корни, и семейные склонности порождали гравитацию между мной и привидениями. Я тянулась к ним, а они находили меня. Находили меня забавной, или опасной, или съедобной. Я никогда не снимаю шарфа, чтобы скрыть шрам на шее, оставшийся от зубов призрачного человека. Я не хочу нервировать окружающих, но в то же время горжусь своим боевым ранением. Мой путь оплачен жертвой.