Песнь серебра, пламя, подобное ночи - Амели Вэнь Чжао

О жизни, стертой со страниц учебников истории.

Старик Вэй в своем ломбарде торговал всяким хламом с вечернего рынка, который элантийцы не пожелали приобрести. Владелец магазина скупал все оптом, а после с небольшой наценкой перепродавал хинским покупателям. Ломбард не привлекал внимания правительственных инспекторов, поскольку подержанные товары, если, конечно, они не были изготовлены из металла, не представляли для колонизаторов никакого интереса.

Вот почему магазин также стал центром для контрабанды. На витрину старик Вэй выставлял самые безобидные товары: мотки шерсти, конопли и хлопка, банки с бадьяном[4] и лавровыми листьями, свитки дешевой, сделанной из толченой высушенной коры бумаги. Но Лань знала, что где-то внутри спрятано кое-что поинтереснее.

Что-то, что могло стоить ей жизни.

– Старина Вэй, – позвала она. – Я получила твое сообщение.

На секунду воцарилась тишина, а затем послышалось:

– Мне показалось, я слышал твой звенящий серебряными колокольчиками голос. Снова пришла мне надоедать?

Старый лавочник объявил о своем появлении шарканьем ног и отрывистым кашлем. Старик Вэй когда-то служил учителем в северо-восточной прибрежной деревне, прежде чем всю его семью убили во время элантийского завоевания двенадцать циклов назад. Он бежал в Хаак Гун и, благодаря своей грамотности, смог заняться торговым бизнесом. Недостаток еды сделал Вэя тощим как палка, а из-за влажного воздуха Хаак Гуна бедняга постоянно кашлял. Вот и все, что Лань знала о его жизни – даже его истинное имя, запрещенное законом Элантии и сведенное к единственному слогу, оставалось для нее загадкой.

Девушка, выглядывая из-под своей дули, одарила старика самой милой улыбкой.

– Надоедать? – повторила она, подражая его северному диалекту: более резким и раскатистым тонам по сравнению со сладкими, певучими южными интонациями, к которым она так привыкла. К тому же в последнее время ей редко удавалось с кем-либо поговорить. – Когда это я надоедала тебе, старина Вэй?

Он хмыкнул, бросив на нее оценивающий взгляд.

– Твое появление не приносит мне удачу. Но все же я позволяю тебе приходить сюда снова и снова.

Она высунула язык:

– Должно быть, виной всему мое обаяние.

– Хах, – отозвался торговец. Эта усмешка с трудом пробилась сквозь толстый слой мокроты. – Любые наблюдающие за нами боги скажут, что скрывается за этим очарованием.

– Никакие боги за нами не наблюдают.

Этот вопрос Лань часто любила обсуждать со стариком Вэем – убежденным почитателем пантеона богов Хин, в частности его любимого покровителя Богатства. Старый Вэй любил рассказывать Лань о том, как в детстве он искренне молился этому божеству. Лань же любила напомнить своему собеседнику, что Бог Богатства, должно быть, обладает извращенным чувством юмора, раз наградил его захудалой лавкой, время от времени торгующей контрабандой.

– Боги есть, – ответил старик Вэй. Лань подняла глаза к потолку и одними губами произнесла вместе с ним слова, которые слышала уже сотни раз. – Есть боги старые и новые, добрые и злые, но самые могущественные из них – четыре Бога-Демона.

Лань предпочитала не верить, что ее судьба находится в руках каких-то невидимых старых хрычей, сидящих на небесах, независимо от того, насколько могущественными они были.

– Как скажешь, старина Вэй, – ответила девушка, перегибаясь через стойку и подпирая подбородок руками.

Лавочник несколько раз хрипло выдохнул, прежде чем спросить:

– Снова вечерний рынок? Тебя что, недостаточно кормят в чайном домике?

Они оба знали ответ на этот вопрос: Госпожа Мэн управляла чайным домиком, как стеклянным зверинцем, главным украшением которого были ее певички. Она кормила их ровно столько, чтобы те оставались свежими и сочными для привлечения клиентов, но никогда не позволяла их голоду утихнуть – упаси господь, еще станут ленивыми или толстыми.

– Мне здесь нравится, – сказала Лань, и не солгала. Здесь, торгуя бок о бок с другими продавцами и кладя заработанные монеты в собственный карман, она чувствовала некое подобие контроля над своей жизнью – хоть и временный, но все же вкус свободы и своеволия.

– Кроме того, – добавила она сладко, – я всегда могу заскочить тебя проведать.

Вэй бросил на нее проницательный взгляд, а затем цокнул языком и погрозил пальцем.

– Не пытайся меня умаслить, я’тоу, – сказал он, наклонившись к шкафчикам, расположенным под прилавком.

Я’тоу. Девочка. Так он называл ее с тех пор, как нашел жалкой сироткой, просящей милостыню на улицах Хаак Гуна. Вэй отвез ее в единственное известное ему место, которое могло стать приютом девушке без имени и репутации: чайный домик Госпожи Мэн. Лань подписала контракт, условия которого едва могла понять и срок которого, казалось, только увеличивался, несмотря на усердную работу.

Но, в конце концов, этот старик спас ей жизнь. Нашел ей работу, обеспечил крышу над головой. В его поступке просматривалось больше доброты, чем можно было пожелать в такие неспокойные времена.

Она ухмыльнулась угрюмому старику.

– Я бы не стала этого делать.

Ворчание старого Вэя перешло в приступ кашля, и улыбка сползла с лица Лань. Зимы на юге не отличались пронизывающим холодом, как и на северо-востоке, где она выросла. Здесь царила влажность, которая, проникая в кости, суставы и легкие, заставляла их гноиться.

Лань оценила состояние старого обшарпанного магазина: полки были заполнены товарами больше, чем обычно. Сегодня вечером, накануне большого фестиваля в честь Двенадцатого цикла с момента Элантийского завоевания, вокруг Хаак Гуна усилили охрану. При таких обстоятельствах люди прежде всего старались держаться подальше от магазина, торгующего запрещенными товарами. Лань тоже не могла задержаться: скоро улицы заполнятся элантийскими патрулями, и певичка, разгуливающая в одиночку, точно привлечет к себе внимание.

– Опять легкие шалят, старина Вэй? – спросила она, проводя пальцем по стоящей на прилавке маленькой фигурке дракона из цветного стекла – вероятно, ценный товар одной из стран Нефритовой тропы, что расположены с другой стороны от великой Эмаранской пустыни. В государствах Хин не знали стекла до эпохи Срединного царства, при котором император Цзинь (Золотой император) установил официальные торговые пути, простиравшиеся на запад, до легендарных пустынь Масирии.

– Ох, да, – сказал владелец магазина, поморщившись. Из складок рукава Вэй вытащил то, что, должно быть, когда-то было тонким шелковым носовым платком, и промокнул им рот. Ткань посерела и пропиталась копотью. – Цены на женьшень резко выросли с тех пор, как элантийские старики узнали о его целебных свойствах. Но я прожил с этими костями всю свою жизнь и до сих пор не умер. Не о чем беспокоиться.

Лань забарабанила пальцами по деревянному прилавку, истертому клиентами, посетившими это место до нее. Вот в чем был секрет выживания на колонизированной земле: нельзя было показывать,