Татьяна Устименко - Лицо для Сумасшедшей принцессы

– Желает ли господин воин кофе в постель?

– В кружку, дура! – протестующе взревел недужный тысячник.

«Зря стараешься, милочка! – мысленно позлорадствовала я. – На Огвура женские чары не оказывают ни малейшего воздействия, и к тому же – ты просто не заметила симпатягу Лансанариэля, скромно затаившегося под натянутой до макушки простыней. А выглядывающие наружу шикарные пряди серебристо-пепельных волос запросто можно принять за девичьи!». Поступь поспешно удаляющейся толстухи, снова сотрясла хрупкую ступенчатую конструкцию, ведущую на второй, жилой этаж. Я снова прислушалась к своему желудку, требовательно взывавшему к целительным свойствам хорошо настоявшегося огуречного рассола. Эх, а ведь совсем недавно я лицемерно советовала Эткину – меньше надо пить, пить надо меньше! Но наверно недаром сотни лет назад, и к тому же опытным путем установлено, что много пить – вредно, а мало – не интересно. Вот именно поэтому я теперь и маюсь…

Пиво у паромщика оказалось с ярко выраженным мужским характером – забористое, задиристое, вздорное и бестолковое, хоть и варила его, ясно дело – жена. Да и самого паромщика, за время моего отсутствия умудрившегося спешно отгрохать непрочное, щелястое, двухэтажное здание, пышно названное «Королевская питейная», теперь следовало именовать уважительно – господином трактирщиком. Но нужно признать, несмотря на излишне крикливую вывеску и необоснованно задранные цены – кормили здесь отменно, кровати оказались удобными, а белье – свежим. В качестве главной достопримечательности, хозяин демонстрировал мой носовой платок, честно говоря – изрядно замурзанный и засморканный, очевидно, позабытый при прошлом посещении его гостеприимного домика, а теперь – вставленный в золоченую рамку и гордо вывешенный напротив входной двери. Моя слабая попытка вернуть себе раритетный предмет личной гигиены, с целью не позорить королевский род Нарроны подобным стыдобищем – успехом не увенчалась. Трактирщик уцепил за платок намертво, сопровождая судорожные движения рук таким жалобным хныканьем, что я плюнула и отступилась. Кажется, отныне и навсегда, мое венценосное семейство будет ассоциироваться у нетрезвых посетителей кабака не иначе как с длиннющей соплей, любезного моему сердцу зеленого цвета, эффектно засохшей на квадратном лоскуте криво подрубленного батиста. Ничего не скажешь, экспонат, вполне достойный звания Сумасшедшей принцессы!

Думается мне – все громкие дела обычно начинаются с не менее громкой пьянки. Не путать с успешными, которые подобной тотальной пьянкой обязательно заканчиваются. Почему? Да потому что мысли о безумных авантюрах никогда не приходят в трезвую голову. А позднее, после пышных тостов за удачу предприятия, и несчетного количества употребленных по назначению кружек спиртного, отступать уже бывает поздно. Да и совестно нам откровенно признаваться в собственном хвастовстве и завышенной самооценке. Вот так и становятся героями! «Чего пить – того не миновать!» – добавляет в таких случаях наш доморощенный философ Эткин.

Военный совет в «Королевской питейной» открылся здоровенными кружками фирменного темного пива. Ароматного, увенчанного пышными шапками белоснежной пены и обладающего неповторимым, чуть подкопченным вкусом. Благородный ячменный напиток как по маслу скатывался в возрадовавшиеся пищеводы, в сопровождении упругих ломтиков острого, золотистого сыра. А выловленная в Роне рыба! Вяленые окуньки, ровными рядками уложенные на продолговатое блюдо и посыпанные искрящимися кристалликами крупной соли. От таких закусок жажда только усилилась, и мы немного несмело заказали первую бутылку вина. Эльфийского белого, жасминово-мускатного, трехсотлетней выдержки. Упитанный, исполненный чувства собственного достоинства трактирщик, торжественно водрузил на стол высокую, узкую, покрытую паутиной бутылку. Мы почтительно молчали, не смея нарушить патетичную церемонию откупоривания сосуда с нектаром, достойным куда более пышного застолья. Огвур придирчиво осмотрел сургучную печать на пробке.

– Настоящее! – благоговейно подтвердил тысячник. – Урожай королевских виноградников, года…., – он громко присвистнул.

Орк медленно выцедил глоток божественного напитка, налитого в граненый, хрустальный бокал. Посидел, томительно долго перекатывая вино во рту, и мечтательно закрыв глаза… Ланс нетерпеливо толкнул его локтем в бок.

– Бесподобно, – вдохновенно выпалил дегустатор, – потрясающе, невероятно, умопомрачительно…

Мы торопливо застучали бокалами.

За эльфийским незамедлительно последовали более скромные сорта вина, затем хозяин притащил кувшин крепчайшего гномьего самогона, а позднее, уже ближе к вечеру – объемистую корчагу лимонной орочьей водки. К тому времени мы уже совершенно не отличали вкуса поглощаемых напитков. А потом… потом Огвур отравился овсяной лепешкой. С этого все и началось!

Отобедали мы вполне тихо и скромно. Воспитанно отведали бараньего жаркого в горшочках, сдвинули пару скамеек, сблизили головы и негромко шушукались, обмениваясь планами и проектами, поочередно уперто отметая все выдвигаемые идеи, кроме собственных. Любопытный Эткин, клубком свернувшийся во дворе, одним сапфировым глазом с любопытством заглядывал в окно первого этажа, пугая посетителей видом белоснежной зубастой улыбки, периодически мелькающей за не совсем чистыми оконными стеклами. Эльфийское дракон не одобрил. Слишком мало, неоправданно дорого и отдает парфюмом. Подозреваю, после бурных свадебных торжеств у него вообще сложилось не слишком хорошее мнение об элитной продукции знаменитых эльфийских виноделов. Но темное пиво пришлось по вкусу всем. Нужно было просто на нем и остановиться. Вместо этого, мы излишне самоуверенно переоценили собственные, более чем скромные способности. Гремучая смесь из пива, вина, водки и самогона оказала самое непредсказуемое воздействие на организм каждого из участников боевого совещания. Пьяный дракон, в одиночку выдувший бочку горячительного, громко затянул что-то душещипательно-фольклорное. Не менее пьяные посетители слезливо кричали «бис» и бросали в окно жареные куриные ножки в качестве оплаты за сольный номер. Толстый трактирщик задумчиво облокотился на стойку, подперев кулаком расплывшуюся румяную щеку.

… трогательно выводил Эткин, иногда фальшиво срываясь на высокой ноте и подпуская отчаянного петуха. Впрочем, это даже придавало его манере исполнения некую жалобную, проникновенную пикантность. В углу, обнявшись с обтрепанной метлой, в голос рыдала добросердечная трактирщица.