Андрей Трегубов - Могло быть и так, или Эльфы тоже люди

— А ну тпру-у! — раздался голос Грима.

Колдун остался неподвижно стоять и испепелять взглядом животное, ак'ярд принялся скакать, будто стараясь сбросить ездока. Эльф никого не видел на спине зверя, но Грим начал сквозь зубы кого-то подбадривать, не отводя взгляд. Сейчас раздвоение личности колдуна играло ему на руку.

Тем временем, внутренности набухли и лопнули, подобно червю, возжелавшему проглотить Грима. Там, куда упали ошмётки, из песка вылезали существа размером с дыню, состоящие из двух лап и клюва. Хотя они были явно слепые, но все направились к колдуну.

Эльфу приказы не требовались. Как бы Лорешинад ни «любил» колдуна, сейчас взаимодействие было единственным шансом на победу. Полностью отбросив эмоции, он снова и снова погружал клинок в плоть врагов. Лишь на границе сознания ему слышалось, как Грим с кем-то спорит.

«Уже скоро, Госпожа. Я почти закончил…»

Последний росчерк меча лёг на песок и сразу же был затоптан. Уходить от атак демона становилось всё сложнее: принятые на щит удары сотрясали всё его существо, грозя нарушить концентрацию и уничтожить защиту. Но Наван был БЕЗУМНО счастлив.

Парировать атаку. Аккуратно уткнуть конец двурчника в песок. Ударить ребром щита по руке, выбивая оружие. Меч Сайласа рассыпается песком. Ещё удар щитом — на сей раз в лицо. Щит мигает пару раз и гаснет. С разворота подсечь мечом ноги. Лезвие раздваивается, превращаясь в широкую вилку…

— Вам туше, Магистр. — Оружие вонзается в песок, прихватив демона подмышками.

Рык магистра перерастает в вопль боли, когда голыми руками он отталкивает от себя оружие мага и разрывает вдоль.

А на песке начинает светиться синим пентаграмма…

Наван отбрасывает ненужную рукоять, отступает, наблюдая, как поднимается на ноги противник. Дожидается, когда тот бросится на него, не сопротивляется. В последний момент вонзает в живот магистру чёрную стрелу, заряженную во время штурма дачи жизнями нескольких дроу и Агапки.

Руки Сайласа методично избивают тело Навана, но тот стоит с блаженной улыбкой на лице.

На песке всё ярче светится синим пентаграмма призыва его Госпожи…

«Та, кто стоит в конце. Та, кто завершает бытие. Та, кто складывает дела. Я смертен, и путь мой короток. Я жалок и не всесилен. Только ты даёшь мне мудрость. Только ты даёшь мне спокойствие. Только ты даёшь мне конец пути.

Я зову тебя. Услышь меня, недостойного, раба твоего, слугу твоего.

Услышь меня, отчаявшаяся, болезненная, старая, раненая, отравленная, сожжённая, повешенная, высушенная, утонувшая, задохнувшаяся, сгнившая, голодная, облучённая. Умершая и убиенная. Услышь меня, всесильная, над всеми царствующая.

Приди ко мне, Госпожа! Яви мне мудрость и силу! Только Ты можешь убивать!»

Тело некромага рассыпается на сотни маленьких мерзких жутей, похожих на летучих мышей.

— Убирайся, тебе здесь не место!

— Молчи, женщина! Это будет мой мир! Я подарю тебе столько душ, сколько захочешь! Мы будем властвовать!

— Думаешь, я захочу делить с кем-то власть? Глупый демиург! Возвращайся к себе и воюй. Неси ответственность за тот мир, за которым ты не уследил! Или ной, как шакал в пустыне, но не здесь!

— Не командуй! У тебя нет власти надо мной!

— Почему же? Есть. У меня в этом мире есть власть над всеми. Только я не стремлюсь распоряжаться жизнями. Жизнями люди распоряжаются сами. А я — их смертями.

— Я остаюсь здесь!

— Думаешь, я пожалею тебя, как пожалел этот несчастный гордец, тело которого ты занял? Уверен, что у меня найдётся капля жалости для тебя? Веками я хоронила грешников и святых. Похороню и тебя. Убирайся, если ещё хочешь существовать!

— Ты! Ты всего лишь женщина! Ты не указ мне!

— Я женщина! И хранительница своего дома! И сейчас я изгоняю тебя!..

— Влад? Влад, очнись! Открывай глаза, вот так! Всё хорошо, всё уже закончилось!

— Даша?

— Да. Теперь совсем человек. Она отпустила нас! Влад, Геката отпустила нас с тобой!

— Да? А как же…

— Не знаю. Я не видела. Только застала, как вы исчезли, и оказалась тут. Смотри, какой рассвет!

— Дай руку. Любимая. Я уже забыл, как это — гладить твои руки. И целовать тебя… Почему ты плачешь?

— От счастья. Я так боялась. Всё время боялась… За тебя. За нас. Ты влюбился, и я…

— Тихо, всё, забудь. Я ошибался. Я был опьянён, прости, родная моя, прости… белочка.

— Не называй меня так!

— Ай, в больное плечо!

— С каких это пор у тебя больное плечо?

— Я дрался с Сайласом… Перед смертью. Он немного побил меня…

— Бедный! Давай, я поглажу, и пройдёт!

— Да, вот тут. М-м-м… И пониже. И левее…

— Да ты издеваешься!

— …Ага. Не бей меня!

— Мэн сэни турар.

— Что?

— «Я люблю тебя» по-алтайски…

— Я тоже тебя люблю, бельчонок!

— Что опять?

— Не волнуйся. Просто устал. Я только полежу. Послушаю птиц, посмотрю на рассвет. Ложись мне на плечо.

— Ты никуда больше не денешься?

— Я никогда не отпускал тебя. И вернулся к тебе. И больше никуда не денусь.

«Женщины и дети» изнывали в ожидании. После вспышки и исчезновения парней и белки почти ничего не менялось, если не считать погоду. Поднимался жаркий сухой ветер, высушивающий промозглость последних дней.

Пашка сидел, сжавшись в комок, вслушивался в свои ощущения: чуйка не предвещала ничего плохого, но состояние мальчишки приближалось к паническому.

Рина уже сгоняла в комнату за гадальными рунами и теперь сверялась с распечатанными листами, испещрёнными карандашными пометками. Что-то у неё там не клеилось.

Хельга мерила шагами двор, нервно сжимала кулаки, очень желая почувствовать бесполезный сейчас цуруги. Понимала, что если не найдёт занятие, то сойдёт с ума.

На замок опускались сумерки. От воды тянуло лилиями, хотя этих цветов в алтайской горной речке быть не могло. Надвигались грозовые тучи, такие же, как при наводнении весной. Но в тёплом воздухе они грозили обрушить на горы уже град. Ветер завывал в досках крыши и провалах окон первого этажа…

Новая вспышка света из замка озарила изнывающих, и они метнулись к окну. В комнате бушевал огромный чёрный конь с полыхающей гривой, огромным рогом на голове и когтями на ногах. Ядовито шипя, он извивался, выворачивая шею, стараясь цапнуть наездников. На спине восседали Грим и Лорешинад. Колдун в бешеном восторге припадал к горящей гриве и пришпоривал зверя.