Ярослава Кузнецова - День цветения

За спиной у меня сосредоточенно вычесывался Ун.

Я повернулся к Иргиаро.

Эй, да у парня сейчас глаза лопнут…

— Что случилось?

— Пропасть!!! — заорал он вдруг, — Ты нарочно это сделал! Игрок проклятый!

— Что сделал? — выпросил у него меч? — Ты сам мне его дал! — спокойно, дьявол! — Возвращаемся к первоначальному раскладу. Саблями обойдусь, — меч сопротивлялся, не хотел лезть в ножны.

— А кровь я твою что, обратно выплюну?! — Иргиаро вцепился зубами в свое запястье, яростно рванул — хлынуло — сунул мне в лицо сжатый кулак: — На, глотай!

Кровь.

Нет!

Я сунулся лицом в колени, нет, не надо, нет… что-то с грохотом рухнуло рядом, задев бок, стон-мычание…

Он — слышит.

Лучше, чем раньше.

Он…

Раз-два — нету!

— М-м, нет, нет, м-м, не надо… — он скорчился, зажимая рот руками, пачкая вокруг алым из раны на запястье, — уберите, не надо… — отталкивал свою руку и снова хватался за лицо.

Я отвел его скрюченные, слипшиеся в крови пальцы, стиснул в ладонях иззелена-бледное лицо, поймал безумный, опрокинутый внутрь взгляд.

— Раз-два — нету, — шептал я, — все кончилось, все ушло, — и меня накрыло удушливой волной отчаянной непонятной тошноты, отвращения, ужаса… — Отдай, — еле шевелились губы мои, — Вот так… вот так… Вот и все.

Он сглотнул раз, другой, муть животного страха рассасывалась, на впалые щеки медленно возвращалась краска.

— Что это было? — выдохнул едва слышно.

— Прости, — сказал я, тоже сглатывая помимо воли. — Это — сильнее меня.

Он встряхнул головой, отгоняя наваждение. Пробормотал:

— Это ты прости. Я не подумал.

Я сам не подумал. Не подумал. Не ожидал. А мог бы, между прочим. Вампир. Побратимство. Кровь…

Кровь течет — жизнь выходит… запястье твое еще кровоточит… кровь течет — плохо…

Левая рука моя перехватила его ладонь.

Губы прижались к ране.

Горло сделало глоток.

Пальцы правой свели вместе края раны, остановили кровь.

Осторожно переместились чуть выше на его предплечье, отодвигая край рукава.

— Вот мы пред вами, Вышние… — проговорил он тихонько.

Сердце толкнулось отчаянно, что-то скрутилось внутри тугим жгутом…

— Пред вами…

— Отныне — спина к спине…

— Спина к спине…

Я никогда ни с кем не братался, Иргиаро, нас с Идгарвом к Камню отнесли отцы… Потом… у ножа в броске не может быть друга… не может быть брата… Кален-драконид предлагал, я отказался… он обиделся, кажется…

— Твоя боль — моя боль, брат мой…

— Брат мой… — дыхание пресеклось, я уткнулся лбом в плечо ему, что это, Сущие, что со мной, почему, эрса-тахх, мы — эрса-тахх, Иргиаро, твоя боль — моя боль, брат мой, твоя боль болит у меня, у меня нет братьев, сам ушел, отрезано…

Есть. Брат. Я.

Рука его охватила мои плечи. Рука брата.

Да. Ты. Ты…

Он говорил еще. Слова формулы. Я не мог повторять вслух. Не было воздуха в легких, язык прилип к небу сухим комком прошлогодних листьев, я кивал, возя лицом по его плечу, и слова повторялись внутри, причиняя сладкую боль…

Вот я наизнанку перед тобой, брат мой, а те, кто там, наверху, — смеются, твоя боль болит у меня, брат мой, тепло твое греет сердце, жалость твоя не унижает, мы — эрса-тахх, кто из нас пациент, кто — Аррах, неважно, мы — эрса-тахх, брат мой, мы останемся живы завтра, ирейская кольчуга и ирейский меч охранят нас, не бойся завтра, брат мой, оно ничего нам не сделает, и не стыдись, что боишься, я сам боюсь, живое хочет жить, я знаю, сам умирал и убивал, брат мой, мы оделеем смерть завтра, отберем у смерти — жизнь, мы, эрса-тахх…

Эрса.

В носу отчетливо хлюпнуло. Что за черт! Я высвободился, глянул ему в лицо. Губы его тронула слабая улыбка. Что это, Иргиаро? Ни ты, ни я этого не хотели, оно случилось — само. Как говорила Таосса:

"— Иногда ты встречаешь человека. Незнакомого, чужого. И понимаешь, что он — близкий. Брат. Друг. Это — тоже эхат."

Это — эхат, Иргиаро? Когда-то, раньше, в прошлый раз или в позапрошлый, мы были — братья? Или — друзья? И теперь эхат напомнил нам об этом?..

Что-то было не так. Неправильно что-то было… Потом я понял, что. Маленькая Марантина говорила "нельзя звать Мотылька по имени, если он сам его не назвал". Видимо, аблисы в этом вопросе очень щепетильны, Маленькую Марантину он тоже не зовет по имени… Холодноземцы берут себе прозвища, и даже между собой за пределами называют себя и друг друга "Носатый Ястреб", "Трилистник", "Легкий Ветерок", "Язык без Костей", "Тот, Кто Вернется"…

Он называет меня "колдун". "А это мой брат, его зовут колдун"… Не хочу, чтобы он звал меня так. Хотя есть еще варианты — "некромант", например. Или — "убийца"…

Но — имя…

— У меня два имени, — сказал я. — Мать назвала меня Релованом, а… Восприемница — Эрхеасом…

Что я мямлю-то так, Сущие? Потому что никогда раньше не приходилось брататься?.. Потому что он может сейчас фыркнуть — на черта мне сдалось твое имя, колдун?..

— А тебе самому как больше нравится?

Нравится?

— Не знаю, — Релован Эдаваргон умер. Выполнил свою клятву и умер, нет его больше… Эрхеас… Эрхеас — изгнанник, но, пока жива Йерр, жив и он… — Йерр зовет меня Эрхеасом…

— Хорошо, — чуть вздохнул Иргиаро, — Пусть пока будет Эрхеас. Но ты уж как-нибудь определись. Самому же проще будет. А мое имя — Стуро. Кстати, — слабо фыркнул, — у тебя, кажется, есть еще один брат.

Что? Еще один…

— Ну, наш сумасшедший. Он, правда, приверженец Единого, у них свои… оригинальные обычаи… — усмехнулся, видимо, забавно выглядела моя растерянная физиономия, — Э, а кто-то чаю обещал? — и кивнул на почти выкипевший котелок, яростно булькавший на решетке жаровни.

Я увидел ее мельком — средних лет женщину в кожушке, домотканной юбке и надвинутом на глаза платке, простую женщину-крестьянку из деревни. Гиротку. Два "хвата" как раз не особо вежливо вталкивали ее в двери Мельхиорвой комнаты. Потом в коридор выглянула Агавра, увидела меня и замахала рукой — убирайся, мол.

— Как дед? — спросил я.

— Значительно лучше, слава Всевышнему. Приходи где-нибудь через шестую четверти, сейчас он занят.

Я побрел по коридору к лестнице. Итак, что мы имеем? Паук очередной раз перемог болезнь и забрал инициативу в свои руки. "Хватовская" самодеятельность Мельхиором не одобрена, "осадное положение" снято, мы с Эрвелом свободны в пределах Треверргара (и то хлеб). Со слугами, которых выгнали, Мельхиор решил разбираться позже. Первым у него на счету Имори.

Итак, что же оклемавшийся Паук высосет из бедной поселянки? А высосет он то, что наследник крови был в деревне, жил у старухи-знахарки, после чего сам он и старуха исчезли в неизвестном направлении. Здесь напрашивается логическая цепочка — старуха, наследник, Летери, Имори. К тому же наследник оставил наследство — земли Эдаваргонов он официально объявил переданными Эрвелу Треверру, старшему из молодого поколения. Своему, как он вчера выразился, брату.