Вера Камша - Белая ель

Сын Матяша по праву считался отважным, но сейчас ему стало жутко. Лес стоял стеной, небо темнело, только на западе багровела закатная стена. Куда его занесло, Миклош не знал, а когда теряешь дорогу в дурном месте, доверься коню. Витязь отпустил поводья. Вороной всхрапнул, свернул с тропы и, увязая в рыхлом снегу, бросился прочь от ощетинившегося сучьями бревна и страшного следа.

Погони Миклош не боялся, у него еще есть час, а, может, и два. Нечисть боится закатной бездны сильней ночной тьмы и дневного света, но рябиновый час короток, и после него нет человеку защитника, кроме себя самого. Поддашься страху, конец тебе, не струсишь, может, и доживешь до рассвета. Мекчеи был не из робких. Когда проклятая тропа скрылась из глаз, витязь остановил вороного на какой-то прогалине, торопливо содрал подбитую мехом куртку, стащил рубаху, снова оделся, обтер теплым полотном взмыленного коня и вновь вскочил в седло. Жеребец втянул ноздрями странно теплый ветер и уверенно порысил на закат. Судя по всему, ничего страшного рядом не было. Наоборот, было на удивление спокойно, а потом Миклош услышал песню. Кто-то пел прямо в лесу, чистый, звонкий голос сливался с ветром, а, может, это пел ветер, обещая весну, птичьи стаи в синем небе, высокую радугу над зеленым юным лесом.

Песня рвалась сквозь сгущающиеся тени, разгоняя страх и одиночество. Замученный жеребец, и тот вскинул голову и радостно и звонко заржал, и ему ответили другие кони. Выбрался! Вечные Охотнички, выбрался!

Барболка смотрела на Миклоша Мекчеи и не верила своим глазам. Сын господаря Матяша уехал в полдень с женой, сыном и немалым отрядом, а вернулся один-одинешенек. Конь заморен, сам без плаща, и лицо какое-то странное.

— Кто здесь? — хрипло спросил Пал.

— Я, дядько, — пробормотал Миклош, глядя на Барболку, — заблудился…

— Поезжай вперед, птиченька, — бросил Пал, и Барболка тронула поводья. Недавняя радость сложила крылья, отчего-то стало страшно. Женщина глянула в догорающее небо. Как они задержались там, у ели. И ожерелье она оставить забыла. Барболка тронула теплый жемчуг, стало немного легче. Почему вернулся Миклош? Почему ее отослали? Она не Аполка, всякое повидала.

— Барболка! — крикнул Пал, — поворачивай! Скачи к ели, нас не жди.

Назад, почему? Звездочка уже повернула, помчалась голова в голову с конем Пала. Вороному Миклоша было не угнаться за свежими лошадьми и муж придержал Кремня. Ему, значит, можно! Барболка натянула повод, переводя кобылку в легкий галоп.

— Барболка, вперед!

— Нет, — дерзко выкрикнула господарка-пасечница, — взял за себя, так не гони.

Пал не ответил. Значит, услышал.

Конские копыта ломали ночную тишину, словно весенний лед, справа выплыл из-за иззубренной еловой стены умирающий месяц, полетел рядом с всадниками. Дурная примета. Как долго они скачут, целую вечность, но вот и поляна. Туманная дымка над неугомонным ручьем, светлые камни, черной дерево рвется в небо диковинной башней.

Пал останавливает Кремня, прыгает на землю.

— Отпустите коней.

Барболка зацепила поводья за седельную луку. Звездочка потянулась к хозяйке мордой, и вдруг вскинула голову, захрапела от ужаса и бросилась к ручью. Кремень и вороной Миклоша кинулись следом и замерли посреди текущей воды.

— Где они?

— В ручье.

— Они знают, что делают. Барболка, живо на лошадиный камень. Миклош, подсади ее.

Лошадиный камень? Ах, да… Сильные руки подхватывают женщину, ставят на валун среди ручья. Тот самый! Миклош помогает Палу забраться на соседний камень, ржут и жмутся друг к другу забившиеся в воду кони. Охотнички Боговы, Магна! С ребенком, Опять за свое взялась!

— Миклош, — кричит мельничиха, — где ты, Миклош? Почему ты меня убил? Почему забрал золото? Почему отпустил помощничков? Теперь тебе на меня работать не переработать…

— Миклош, — зовет Аполка, — где ты, Миклош? Почему все время уходишь?

— Миклош, — отец в иссеченном гайифскими саблями доспехе зажимает рану рукой, — где ты, Миклош?

— Миклош, — Янчи со связанными руками опускается на колени, на щеке — рабское клеймо, где ты, Миклош?

— Миклош, — Барболка тянет к нему обнаженные руки, — где ты, Миклош?

Барболка?! Но вот же она! Рассыпаются, стекают с трех лиц родные черты, три Аполки стоят и смеются, четвертая поднимает над головой белый сверток, — Возьми сына, Миклош, мне тяжело его держать, я его сейчас уроню…

Весь мир заполняет отчаянный плач. Это не морок. Все, что угодно, только не это!

— Нет! — вскакивает Миклош, — не смей!

— Я тебя вижу, — кричит первая Аполка,

— Поцелуй меня, улыбается другая, сбрасывая с плеч сорочку,

— Накорми меня, — просит третья,

— Иди ко мне, — обещает четвертая, — иди я отдам тебе сына.

— Будь ты проклята, ведьма!

— Ты сам себя проклял!

— Ты меня обманул

— Ты меня не любишь…

— Твоя клятва на твоей шее, твой грех на твоем сыне.

— Иди ко мне, Миклош… Ты — мой, сын — твой. Отдай себя, возьми его. Смотри, вот он, вот!

— Будь по-твоему, гадина!

— Стой! — хватка у Сакацкого господаря была железной, — не ходи… Себя погубишь, сына не спасешь.

— Пал, я должен!

— Нет!

Это сын Миклоша! Заступнички-мученички, это сын Миклоша!

Пал держал Миклоша за руки, хрипели, роняя клочья пены, ошалевшие от ужаса кони, а на краю поляны смеялась, трясла белым свертком Магна Надь, поправлял шляпу Ферек, супил брови папаша да крутила хвостом довольная Жужа. Отец, бывший жених, убитая ведьма, собака… Они знали Барболку Чекеи и пришли за ней. Охотнички Боговы, почему за нее должны платить Миклош, Аполка, их ребенок? Она сама за себя ответит!

Барболка передернула плечами и перекинула косы на грудь. Жить хотелось отчаянно, до крика, но ничего не поделаешь, сама во всем виновата. Взяла браслет из дури да корысти, отдавай теперь руку с головой.

Жужа шагнула вперед, из открытой пасти высунулся язык, словно в жару, Ферек поправил жилетку, Гашпар Чекеи ругнулся и поскреб голову, будто со сна, Магна улыбнулась, еще выше подняв ребенка. Заступнички-мученички, она всегда всех ненавидела, такие только и умеют, что злобствовать да завидовать. Их хоть в золоте купай, хоть на облако посади, все одно ядом изойдут, и все вокруг потравят.

Барболка снова глянула на разряженную мельничиху, слишком подлую, чтоб ее бояться, и рванула гребни, отпуская на свободу волосы. Таких кос у Магны на этом свете не было, и на том не выросло.

Теплый водопад окутал плечи, стало легко и весело, словно в танце, и господарка сакацкая соскочила с камня и пошла, потом побежала вперед к упивающейся победой твари.