Всё ещё чуунин (СИ) - Кицунэ Миято

— Нет, проклятую печать невозможно поставить, пока я болен. Я просто умру, — ответил он.

Н-да… Когда-то мне удалось растормошить Итачи, чтобы он пересмотрел свои планы относительно брата. Потом я подрабатывал громоотводом, чтобы убедить Саске адекватно воспринять информацию о своём клане и роли старшего брата во всей этой истории. Следом смог уговорить младшего братишку дойти до логова Орочимару и отбить Итачи из злодейских рук. Затем нам удалось дойти до этого самого логова и встретить Итачи…

А теперь осталась всего-то половина от уже сделанного: заставить этих двоих Учиха снова стать родными друг для друга и хотя бы разговаривать.

Запечатывание трёххвостого в Орочимару прошло как-то буднично. Змеиный саннин оказался тем ещё монстром. В том смысле, что скорость запечатывания напрямую зависит как от способа, то есть техники, так и от пропускной способности чакроканалов реципиента. Есть, например, запретная техника почти мгновенного запечатывания чего угодно, которой ещё Четвёртый хокаге воспользовался, только расплата — смерть. Всё остальное в основном медленно и печально. Так вот, чтобы запечатать черепашку-мутанта в Орочимару, Шизуне, Сакуре и Кабуто понадобилось всего-навсего восемнадцать часов.

Девчонки — молодцы: всё же ирьёдзюцу — это, конечно, вещь. Да и Кабуто… Я вспомнил, что он над собой постоянно медицинские эксперименты проводил, то ли кровь переливал, то ли что, но, вообще-то, он очень сильный. Резерв никак не меньше, чем в сотню чуу, это как пить дать. А если вспомнить, на что вообще способны медики, то и вовсе не захочешь с ним связываться. Ну, шутит человек, ёрничает, бывает вредным и ехидным, так работа нервная, а медики всегда и везде — циничные. Так сказать, следствие профессии. Шиноби за всю жизнь, даже если войну пройдёт, может столько раненых не увидеть, как один врач-травматолог на суточном дежурстве в приёмном отделении.

Тут перед каждым душу раскрывать или по-человечески общаться… Помню, когда отец в больнице после сердечного приступа лежал, там хирург такой был суровый, злой, вроде как бездушный, а ведь поднял. Нужно сочувствие к пациенту или лучше отбросить чувства и делать свою работу, не растрачивая душевные порывы? Что толку, если врач будет сюсюкаться, но напортачит на столе? В общем, как-то с Кабуто мне нечего делить. Это Наруто каждый раз чуть не подпрыгивал, когда его видел. Ну, там у них вроде как давнишние «разногласия», а Якуши ещё вдобавок поддразнивает постоянно из-за того, что на него так Узумаки реагирует бурно. Может, интересно, а может, просто приятно волновать кого-то. Тут у половины шиноби всяких тараканов полно.

Что касается резерва Орочимару до его становления джинчуурики, то я бы сказал, что своего у него под двести чуу с хорошим гаком, а потом ещё нахомячено на теле в печатях и во всяких накопителях чакры. Он всё перед запечатыванием снимал. Тут прям задумаешься, а что там тогда у Третьего Хокаге-то было, что Орочимару с такой «вундер-вафлей» резерва ещё предыдущих двух Хокаге прихватил с собой и выиграл битву довольно условно, лишившись своих рук и, как следствие, с каждым перерождением постепенно утрачивая способности к ниндзюцу из-за их отмирания?!

Я, в принципе, ничего не делал. Так, можно сказать, за дверью постоял. Мы через каждые два часа сменялись с ребятами в охранении: по очереди дежурили возле зала, в котором проходило запечатывание биджуу, а потом сменялись для дозора и караула у пристани. Я старался сосредоточиться на задании и бдить на совесть, а то где-то с другой стороны стен мог всё ещё играть в прятки мой индийский брат. Но всё было спокойно, и мысли постоянно соскальзывали к теме моих глазастых родственничков. Всех трёх, ага.

Наконец Орочимару официально стал «собратом Наруто» — джинчуурики, я когда Узумаки подколол, он надулся. Впрочем, не всерьёз.

— Отдыхайте все, — вяло распорядился змеиный саннин. Выглядел он, кстати, как огурчик: такой же зелёный. Сдаётся мне, тяжко «переваривать» черепашку, да и я сам проходил через медицинское преобразование в своё время, любые издевательства над каналами чакры, а мне пару раз делали принудительную циркуляцию, это то ещё сомнительное удовольствие. Честно признаюсь, я умолял Ино остановиться и больше так никогда не делать. До сих пор как вспомню, так живот куда-то вниз проваливается и тошнота накатывает. Чувствуешь себя просто куском мяса, который тупым ножом кромсают. И это при том, что по сути ничего особо серьёзного мне не делали, а после тех экзекуций я по несколько дней возле тазика валялся.

А Орочимару — кремень-мужик, даже на Кабуто не стал облокачиваться, хотя Якуши пытался поднырнуть под руку, но был остановлен взглядом, от которого в туалет резко хочется. Саннин пошаркал сам, с гордо поднятой головой, а по правой руке у него вязко стекала кровь. Может, сам себе прокусил, чтобы не орать. По крайней мере, никаких таких звуков из зала запечатывания не было слышно. Кабуто чуть удар не хватил, когда он кровь увидел, побежал вприпрыжку, откуда-то прямо на ходу полотенце достал и укутал руку своему хозяину.

— Идём, — скомандовала Шизуне.

И мы отправились в тот коридор, в который нас поселили.

Саске покосился на дверь в комнату Итачи, но прошёл мимо, а вот я зашёл.

Так задуматься, то это вообще полный абздец. Только какую-то одну «дыру» с этими Учиха заделаешь, тут же пять новых вылезает. Так что я хотел поговорить с Итачи наедине, чтобы попытаться узнать его планы и потребовать обещания.

Онии-сан обнаружился на кровати. Он спал, но как-то тяжело: весь лоб был мокрым, и, кажется, Итачи метался в бреду. У меня хватило ума, согласно местной присказке, «не будить шиноби, когда ему снится война». Так что я просто замер, ожидая, пока он меня почувствует и проснётся сам. Итачи кого-то бессвязно звал, бормотал что-то похожее на «Изуна». Так вроде звали брата Мадары, но, может, мне показалось. Онии-сан выгнулся словно в каком-то приступе, а потом, дёрнувшись пару раз, чётко сказал: «Саске» и резко раскрыл глаза. На долю секунды у него сверкнул красный мангекё шаринган, но тут же погас, видимо, помешали печати. Впрочем, я успел заметить, что рисунок мангекё у онии-сана изменился. Раньше был трёхлучевой сюрикен, а теперь три лезвия этого сюрикена стали больше походить на боевые серпы кама.

— Сайто?.. — моргнул Итачи, уставившись на меня.

— У тебя мангекё, — констатировал факт я.

— Знаю, — наморщился Итачи, сел на кровать и подтянул под себя ноги. — Он пробудился месяц назад, для этого и печати. Даже в деактивированном состоянии мангекё оттягивает слишком много чакры, и тело восстанавливается гораздо медленней.

— Ну вот можешь же, когда хочешь, — вздохнул я. — А то в прошлый раз так сказанул, что захотелось вытрясти из Орочимару-сана всю душу за то, что он бедного старшего братика обижает, печатями давит, измывается и по тюрьмам таскает. Исхудал, поседел, света белого не видит, да ещё и в Чистый мир всё торопится.

Итачи весело хмыкнул.

— Понимаю, между тобой и Саске сейчас словно стена… Но… он правда хочет её преодолеть. А ты… не помогаешь, — укоризненно посмотрел на него я. Ну вот каков поросёнок! Хихикает ещё.

— Ты прав насчёт стены, — пробормотал Итачи. — Слишком всё сложно. Но ты же знаешь, я рад, что он и ты, что вы справились. Что ты ему сказал?

Я тоже хмыкнул.

— Вот ты жук, онии-сан, я тебе сейчас всё выложу, а ты снова какую-нибудь пакость, как всё испортить, придумаешь.

— Ты обиделся на меня за то, что я не оставил тебе выбора? — спросил Итачи и снова, как и при нашей встрече на причале убежища, виновато улыбнулся.

— Нет, я знаю, что ты из самых лучших побуждений, — вздохнул я.

Сердиться на Итачи не получалось совсем. Слишком я был рад его видеть, говорить с ним. Знать, что он жив и относительно здоров. Даже все мои панические мысли по поводу того, что братьям Учиха никогда не помириться и я вечно буду за них переживать, как-то поутихли сразу. К тому же вольно или невольно я, пока «бдел за периметром», кое-что придумал. Что у меня одного голова болит? Общие проблемы, они же объединяют, верно?