Дмитрий Емец - Третий всадник мрака

– Не очень-то ты комиссионеров любишь. А Тухломона ты знаешь? – спросила Даф, пытаясь перевести разговор в безопасное русло.

При слове «Тухломон» Хнык передернулся.

– Конкурент противный! Бяка! Грубиян, зануда и вовсе никакая не нюня моя!.. Эйдосы у меня уводит, амеба бесстыжая!.. Хоть и по другому ведомству, а все равно змея!

– Сочувствую! Вор у вора дубинку украл! – с насмешкой сказала Даф, радуясь, что сразу нашла у суккуба уязвимое место.

– Ты меня не жалей, противная нюнька! Ты себя жалей! – вспыхнул Хнык. – Вернемся к Мефодию. Я понимаю, почему ты не сознаешься, что привязалась к нему. У человека век недолог. Знаешь, сколько человек живет в днях? Двадцать—двадцать пять тысяч! Из них только десять тысяч приходится на молодость! Всего-то! А гонору, а планов! Нос куда задирает! А там время вышло, и все! Пакуйте чемоданы!

– Какие чемоданы? – не поняла Дафна.

– Спроси лучше: куда! Согласно купленным билетам либо на товарняк в Тартар, либо на экспресс в Эдем. У тебя же, нюня моя, впереди гарантированная новенькая вечность. Глупо влюбляться, если изначально у вас такие разные возможности. Пусть даже он и будущий властелин мрака, но смертен, увы, как и все рожденное из праха.

– Я об этом не думала, – серьезно сказала Даф.

Суккуб быстро присел и снизу заглянул ей в глаза. На его макушке Дафна увидела полосу, где темные короткие волосы смыкались с длинными и светлыми.

– Значит, ты все-таки признаешь, что влюбилась? – спросил Хнык заговорщицким шепотом. – Ты, вечная, связала себя со смертным? А?

Дафна топнула ногой. Какое этому омерзительному существу дело, испытывает она какие-то чувства или нет? Что за радость лезть в чужую жизнь вместо того, чтобы жить своей?

«Стоп! Спокойствие! – сказала она себе. – А что, если этого типа подослал Лигул? А кто еще? Если он не отчитывается Арею, то Лигулу! Что, если он вынюхивает, не потому ли я здесь, что опекаю Мефодия и хочу, чтобы его дар не достался мраку? В конце концов, Лигулу неизвестно, что я набросила шнурок с крыльями на шею Мефодию в лабиринте и связала себя с ним на всю жизнь».

– Я вечная, только пока кто-нибудь не срежет вот это. Уж не ты ли? – сказала Даф, вызывающе качнув бронзовыми крыльями на шнурке.

Хнык стыдливо зарумянился.

– Фу, противная какая бяка! Клянусь моей милой единственной мамой, я об этом даже не думал! – поспешно сказал он.

– У тебя нет мамы. Клянешься ли ты своей сущностью, истинным именем, черной луной и патентом на возвращение из Тартара? Пожалуй, такая клятва меня устроит! – ласково уточнила Даф. Десять тысяч лет на школьной скамье – срок достаточный, чтобы постигнуть азы науки стражей.

Суккуб тревожно икнул. Желания клясться истинным именем и сущностью в его лукавых глазках не отразилось. И уж патентом на возврат из Тартара он точно рисковать не собирался.

– Ладно, замяли, нюня моя!.. А теперь призовая игра! Сейчас мы сделаем генеральную репетицию твоему великому чувству! – перебил суккуб, вдохновенно шевеля пальчиками и неуловимо начиная походить на кого-то. Слово «чувство» он произнес так: «чюйство!», и в этом произношении оно обрело новое, какое-то липко-пошловатое содержание.

Пока Даф пыталась понять, о чем идет речь, Хнык что-то деловито забормотал. Это было чисто внутреннее, техническое бормотание. Суккуб настраивался, сублимировался, вживался в образ.

– Вот я весь такой. Ну такой вот весь я! Тэк: система горбуна Лигула, Немировича и прочих Данченок! Уши – есть, нос есть. Под глазками положим небольшую тень от недосыпа, здесь бросим пару родинок. Что у нас еще? Волосы? Ах как хороши – просто подражать приятно! Сколотый зуб: чего ж он так запустил себя? Есть же, извиняюсь, косметическая стоматология, – бубнил он вполголоса. – И вообще будущий повелитель мрака! Захоти он – у него выросло бы сто зубов!

– Сто зубов не надо. Депресняк не выдержит конкуренции, – отказалась Даф.

Ей сделалось вдруг неуютно. Прямо перед ней стоял Мефодий. Она знала, конечно, что это всего лишь суккуб, но сердце все равно предательски замирало в груди, после каждого третьего удара делая странную паузу. Если она, Дафна, страж света, так себя ведет, что же говорить о бедных влюбленных лопухоидах! Неудивительно, что они несут свои эйдосы проклятому суккубу за одно лишь право временного обладания призраком! Даже Депресняк и тот пришел в замешательство и перестал шипеть. К Буслаеву, как известно, он относился неплохо, что всегда раздражало Дафну.

Суккуб завершил превращение и в новом обличье, красуясь, обошел вокруг Даф.

– О, солнце мое, я люблю тебя! Дай мне поносить свои крылышки! – сказал он голосом, возможно, чуть более глухим, чем это сделал бы реальный Мефодий.

Ощутив, что заврался, суккуб проницательно взглянул на Даф и поправил голос.

– Так как насчет, извиняюсь, крылышек? Поносить дашь? А я тебя за это, возможно, поцелую. А, возможно, и не поцелую! Такой вот я переменчивый!

Даф рассвирепела. Очарование исчезло. К тому же она все еще продолжала использовать истинное зрение, и сквозь образ Мефодия нет-нет да проступал гнусный облик Хныка.

– Перестань лезть в чужие дела! Еще один вяк в этом духе, и я… – пригрозила она.

Суккуб захихикал (или, точнее, «захюхюкал»), довольный, что вывел ее из себя. Всерьез получить крылья Даф он в данный момент не надеялся, а лишь глумился, следуя давней привычке.

– Ну-ка, ну-ка! Что же ты, противнюшечка, со мной сделаешь? Натравишь котика? Прогонишь звуками флейты? – с издевкой спросил он.

В отличие от комиссионеров суккубы не слишком боялись маголодий. Нет, они, разумеется, исчезали, когда их изгоняли, но уже через пару минут возвращались вновь как ни в чем не бывало.

Даф задумчиво куснула заусенец на большом пальце.

– Зачем же сразу флейтой? Есть и другие способы, – сказала она и, отступив назад, что-то зашептала.

– Шепчи-шепчи! На меня заклинания не действуют! – со смехом сказал Хнык.

Он продолжал издевательски подпрыгивать и кривляться, но делал это все менее уверенно. На лице медленно проступала тревога. Затем он остановился и уставился на ноги. Они укорачивались и срастались, начиная от пояса и ниже, к коленям. Изменялись не только ноги. Лицо стекало, точно воск. Тело на глазах округлялось, оплывало, обрастало чем-то густым, коричневым, с темным подпалом. Руки втягивались в плечи. Позвоночник гнулся и кренился к земле, не выдерживая тяжести неуклюжего длинного туловища.

Когда ноги окончательно срослись и ступни исчезли, суккуб не смог стоять и тяжело рухнул на асфальт. Вначале он испугался, но внезапно понял, что на асфальте гораздо удобнее. Он согнул туловище, попытался ползти и понял, что это получается у него просто отлично.