Стивен Дональдсон - Обладатель Белого Золота

Исполненный отвращения к себе, он лежал в гамаке, тупо уставившись в потолок. Каюта предназначалась для Великанов, и здесь он казался совсем маленьким, ничтожным, каким и чувствовал себя, осознавая и собственную обреченность, и успех вероломных ухищрений Лорда Фоула, Презирающего Алый закатный свет, пробиваясь сквозь иллюминатор, окрашивал потолок в цвет крови, пока не сгустил мрак и Ковенант не утратил способность видеть. Впрочем, он и прежде был слеп. Слеп настолько, что не смог распознать свою истинную судьбу, пока Линден не прокричала ему в лицо: «Это то, чего хочет Фоул!»

Все рухнуло. Его былая мощь, его былые победы — все обернулось против него. Ковенант даже не ощущал присутствия стоявшего на страже харучая Кайла — телохранителя, чью верность не могло поколебать ничто. Казалось, сам воздух был пропитан не соленым запахом моря, а горечью тщеты его помыслов. Несмотря на мерное покачивание и скрип оснастки, Ковенант не чувствовал разницы между каютой дромонда и застенками Удерживающей Пески или обманными глубинами Ревелстоуна. Он видел перед собой лишь каменную каверну, а всякий камень казался ему бесчувственным, глухим к человеческому страданию.

Подумать только! Не останови его Линден, он действительно мог бы разрушить Арку Времени и погубить мироздание, словно и впрямь являлся слугой Презирающего.

Хуже того, он сам лишил себя единственной надежды на избавление. Движимый любовью и страхом за Линден, он позволил ей вернуться к нему, бросив его пораженное недугом тело в той, иной жизни. Оставив разлагаться, умирать, хотя Линден, конечно же, подобного намерения не имела.

«Возможность нести свою ношу есть дарованная тебе милость», — говорил ему Бринн. Но Ковенант в это не верил.

Он лежал в темноте без движения, но не спал. Сон не шел, хотя Ковенант был бы рад любой возможности забыться. Он таращился в каменный потолок каюты. Таращился безо всякой цели, ему казалось, что он сам был высечен из мертвого камня и являл собой сосуд, полный безрассудства и пустых мечтаний. Мечтаний, в который раз завлекших его в западню и обрекших на поражение.

Окажись старая одежда под рукой, гнев и злость на себя, возможно, выгнали бы Ковенанта на палубу и заставили присоединиться к скорбящим товарищам. Но он сам — будто бы для сохранности — оставил свои вещи в каюте Линден, а заставить себя пойти туда не имел сил. Его любовь к ней была отравлена эгоизмом, насквозь пропитана фальшью. В отношениях с нею он допустил ложь лишь единожды, в самом начале, но теперь эта ложь обернулась против него и стала его проклятием. Он утаил от нее один факт. Утаил, трусливо надеясь, что правда никогда не будет востребована, а его желание, его тяга к ней станет, в конце концов, оправданной и допустимой. Но, утаив истину, он не добился ничего, лишь ввел в заблуждение Линден, а заодно и Поиск. А в результате — победа Презирающего.

Но нет, на самом деле все обстояло еще хуже. Он действительно нуждался в ней. Нуждался отчаянно, так сильно, что эта нужда вдребезги разбила его защитную скорлупу. Но столь же остро Ковенант ощущал и иную необходимость, иной долг. Ему надлежало стать избавителем мироздания. Он, смертный, должен был противопоставить кровопролитию и боли — всему Злу, источаемому Лордом Фоулом, — свой достойный ответ. Но будучи обречен на эту борьбу, он настолько замкнулся, пестуя свое одиночество и недуг, что стал едва ли не оборотной стороной того же самого Зла.

И вот он разбит. У него не осталось ничего, на что можно было надеяться. Ничего, к чему стоило бы стремиться. А ведь многое можно было понять и раньше. Тот старик на Небесной Ферме разговаривал не с ним, а с Линден. Элохимы, видевшие в нем, Ковенанте, угрозу для мироздания, приветствовали Линден как Солнцемудрую. Да и Елена, умершая Елена, ясно дала понять в Анделейне, что исцеление Страны должно стать делом рук Линден. Линден, а не его. Услышанного было более чем достаточно, но он не захотел понять очевидное. Не захотел, ибо более всего нуждался в осознании собственной значимости. Но, тем не менее, даже сейчас, когда бесценные дары, бережно сложенные у его порога, рассыпались в прах, он не намеревался отказываться от кольца, ибо не хотел уступать, ни Линден, ни Финдейлу того, что составляло основной смысл его жизни. Раз уж он не в силах добиться победы, то должен хотя бы нести бремя своей вины. Потерпев неудачу во всем, он еще мог отказаться от пощады.

Так он и лежал, покачиваясь на подвесной койке во чреве Каменного корабля. Сознание своего провала сковывало его, как стальные цепи, и он даже не пытался пошевелиться. А когда свет выплывшей из мрака луны наполнил глаза Ковенанта, он вспомнил Анделейн и предостережение, услышанное от умершего Морэма, бывшего Высокого Лорда: «Помни, он не зря назвал тебя своим врагом. Он всегда будет пытаться направить тебя по ложному пути».

Все было именно так, только вот он, Ковенант, оказался не врагом, а скорее жалкой марионеткой Презирающего. Даже былые победы обернулись против него.

Зализывая душевные раны, Ковенант вновь вперил в потолок невидящий взгляд. Он так и не пошевелился. В своей горестной отрешенности Ковенант не ощущал течения времени, но когда за дверью его каюты послышался встревоженный рокочущий голос, ночь, скорее всего, еще не была слишком поздней. Слов Ковенант разобрать не мог, но зато расслышал ответную реплику Кайла.

— Рок самого мироздания тяготеет над ним, — промолвил харучай, — так неужто ты не испытываешь к нему жалости?

— Да неужто ты думаешь, будто я замышляю против него худое? — отозвался Хоннинскрю, слишком усталый, чтобы негодовать или спорить.

Затем дверь отворилась, и свет фонаря очертил в проеме рослую фигуру капитана. В сравнении с поглотившей мир ночью огонек казался совсем крохотным, но каюту он осветил достаточно ярко, и Ковенант ощутил резь в глазах, словно их жгли так и не пролитые им слезы. Но он не отвернулся, не прикрыл лица, а словно в оцепенении продолжал лежать, тупо уставясь в потолок.

Хоннинскрю поставил фонарь на стол. Для такой огромной каюты стол был очень низок. С первого дня плавания мебель, предназначавшуюся для Великанов, заменили на стол и стулья, подходившие по размеру для Ковенанта. В результате получилось так, что висевший выше фонаря гамак отбрасывал тень на потолок, и Ковенант словно бы покоился в отражении мрака, охватившего его душу.

Резко, так, что всколыхнулись полы рубахи, Хоннинскрю опустился на пол. Долгое время он сидел молча, а затем из полумрака донесся рокочущий голос.

— Мой брат мертв. — Сама эта мысль была для него невыносима. — Отца с матерью мы лишились рано, и он был моим единственным родичем. Я любил его, и вот — он мертв. Он обладал даром Глаза Земли, и его видения окрыляли нас надеждой, даже если для него они оборачивались мукой. А теперь надежда мертва, ему же вовеки не обрести избавления. Как и умершие из Коеркри, он расстался с жизнью в ужасе и уже не сможет освободиться. Трос-Морской Мечтатель, мой отважный, брат, носитель Глаза Земли, безгласно уйдет в могилу.