Теренс Уайт - Хозяин

Правильнее сказать, что все это больше походило на огромную пианолу. У пианолы за подставкой для нот имеется такая панелька, которую можно открыть и посмотреть, как, воспроизводя музыку, кружатся на барабанах инструмента дырчатые ленты. Вот прямо перед Никки и шли не то ровные прорези, не то трещины, проделанные в скальной породе с точностью, которая сделала бы честь и столяру-краснодеревщику, — результат походил на пару гаражных дверей.

Двери или не двери, однако снаружи никто их не выравнивал и не скоблил. Они были такими же грубыми и бугристыми, как вся остальная поверхность утеса. Ни ручек, ни запоров, ни каких-либо приспособлений, чтобы их открывать. Даже с расстояния в несколько шагов заметить трещины в скале было невозможно. Словно великан острым ножом прорезал в поверхности скалы, как в пироге, математически правильный квадрат, но вырезанного куска не вынул.

— Ничего себе!

— Шутька уверяет, что внутри кто-то есть.

— Трещиной это быть не может, Джуди. Смотри, она ровно идет вверх, потом горизонтально, потом вниз. И видишь, этот разрез в середине? Это наверняка что-то вроде дверей.

— Но для чего?

— Это людских рук дело. У природы таких прямых линий не получилось бы.

Зачарованный сделанным открытием, он провел пальцем вдоль трещины. Джуди, соображавшую вдвое быстрее, чем Никки, понемногу охватывал страх.

— Пойдем, папе расскажем.

— Нет, погоди минутку. Я хочу посмотреть. Слушай, если бы они открывались наружу, на выступе были бы канавки, чтобы им легче распахиваться. Они должны открываться внутрь. Подожди, я попробую нажать.

Джуди стояла, боязливо прижав к груди извивавшуюся всем телом дворняжку; ей все это очень не нравилось.

— Давай сначала за папой сходим.

Но Никки старательно толкал утес.

— Должно быть, заперты.

— Может, они все же естественные, — с надеждой сказала Джуди, — результат землетрясения или еще чего? Ну, там, вулкана.

— Дурында.

— Но Никки…

В этот миг одна из дверей сама собой растворилась, величаво и плавно, словно дверца тяжелого сейфа.

Две желтых руки с длинными, как у китайского мандарина, ногтями высунулись из темного каменного нутра, — и ласково столкнули детей с обрыва.

После того, как Герцог и мистер Пьерпойнт обыскали весь остров, ползая по скалам и криком призывая детей, они вернулись за помощью на яхту. Яхта раз за разом оплывала вокруг острова, нацелив бинокли на каменные отвесы и море под ними. На остров высадили поисковую партию, чтобы еще раз обшарить каждый его вершок. Но глаза взрослых, даже усиленные биноклями, оказались не так остры, как глаза детей, да и человеческому чутью было до Шутькиного далеко. Никто не заметил трещин в скале. В конце концов поисковая партия возвратилась с обнаруженной в воде красной соломенной шляпой Джуди.

Пожалуй, лучше не вдаваться в подробности сцены разыгравшейся на борту, — с Герцогиней, прямой и застывшей, как статуя (только пальцы ее двигались сами собой, раздирая платок), и с несчастным Герцогом, съежившимся в каюте, глядя в пол и обхватив руками седую голову. Мистер Пьерпойнт, приходившийся Герцогине братом, чувствовал себя не лучше прочих.

Он говорил:

— Фанни, это несчастный случай. Тебе не в чем себя винить.

В течение двух дней яхта обыскивала море, а затем уплыла. Больше им ничего не осталось.

Когда Джуди слетела с выступа, по-прежнему прижимая к груди Шутьку, обе они завизжали, причем в точности на одной ноте.

Никки же крикнул:

— Берегись!

Вот это было странно. Потому что обращался он к себе самому.

Он увидел, как обрыв проносится мимо него, словно дорога, уходящая под мчащий автомобиль, или, — если вернуться опять к пианоле, — словно прокручиваемая вспять музыка ее барабанов после нажатия кнопки обратной перемотки. Еще он увидел, — ибо смотрел он во все стороны сразу, — как близится зеленое, искрящееся море с мелкой рябью на волнах покрупнее, и овальными пятнами солнца прямо под ним, как оно поднимается, встречая его, разрастаясь, увеличиваясь, распахиваясь и норовя поглотить. И наконец, услышав сокрушительный свист и получив хлесткий удар по переносице и глазам, он стал уходить вниз-вниз-вниз в синевато-зеленую, соленую, давящую, удушающую, оглушающую воду. Он повис в ней, извиваясь, словно собака, сдерживая дыхание, не понимая в полуобмороке, где теперь верх, где низ. Он был слишком занят, чтобы успеть подумать о смерти. В глубоком безмолвии он догадался, в какой стороне верх, и рванулся туда, отчаянно колотя руками, пыхтя без дыхания, силясь пробиться, выжить.

Легкие его разрывались. Свет понемногу краснел. Еще чуть-чуть и ему осталось бы только вдохнуть полной грудью соленую воду.

И тут, хватая ртом воздух, все еще молотя руками, встряхивая головой, будто мокрая выдра, он выскочил под солнечный свет. Лицо горело, как после грубого шлепка, а кожа под мышками и на груди, там где ее не покрывала планка пляжных брюк, стала багровой и зудела. Он почти ничего не видел.

В следующий миг рядом с ним вылетела из воды Джуди.

Еще через миг появилась Шутька.

Джуди с сердитым видом выпустила изо рта фонтанчик морской воды и машинально подняла руку, чтобы пригладить мокрые волосы. Шутька, которая с ее маленькой, мокрой, обтянутой шкурой мордочкой выглядела до странности похожей на утонувшую крысу, решила, что самое безопасное и сухое место — это макушка Джуди. Она уперлась передними лапками в голову девочки, полезла наверх, и обеих с плеском накрыло волной, вблизи от спасительного берега.

Когда они снова вынырнули, переплетясь, Джуди была вне себя.

— Как ты могла!

Кто-то же должен быть во всем виноват, вот Джуди и свалила всю вину на Шутьку. Она неловко шлепнула собачонку и снова ушла под воду.

На поверхности они появились уже в лучшем расположении духа. Беспорядочно колотившая лапами, охваченная ужасом Шутька тронула сердце Джуди. На этот раз она сняла испуганные лапки со своих плеч, одной рукой придерживая собачье тельце и стараясь больше под воду не уходить. Шутька с одичалым выражением на мокрой мордочке, озиралась налево, направо, снова налево, ей казалось, что наступил один из вечеров ненавистного ей купания, да еще и купания какогото сумасшедшего.

Никки как раз собирался спросить: «Кто это сделал?», — когда начались новые события.

В море за их спинами послышались какие-то шлепки, по всей видимости не связанные с тремя или четырьмя громкими хлопками, донесшимися сверху. На противоположной стороне обрыва этого шума никто услышать не мог.

Никки, сощурив заплывшие глаза, глянул вверх, — там, в пятидесяти футах над его головой, виднелась распахнутая каменная дверь. В проеме двери стоял Китаец, — самый настоящий Китаец в шафранном халате с голубыми драконами, — стоял и преспокойно стрелял в них из автоматического пистолета.