Сергей Никшич - Соседки

Клара, даже погибая, не могла удержаться от того, чтобы кого-нибудь не повоспитывать. Но тут до Тоскливца дошло.

– А не закопала ли ты его на огороде? – заорал он, поражаясь собственной интуиции.

Клара замолчала, что-то лихорадочно припоминая.

– Нет, – сказала она, – скорее на чердаке.

– Эгоистка, – послышалось из-под пола.

Клара как ошпаренная взлетела по лестнице на чердак, а за ней Тоскливец, который, невзирая на трагизм ситуации, все еще надеялся на то, что, когда ключик найдется, перегревшаяся, как мотор, Клара кинется к нему в объятия. Но надеялся он, понятное дело, зря, потому что Клара рассчитывала на то, что ее вскипающий от страсти бывший супруг начнет уговаривать ее вступить в законный брак. Каждому, как говорится, свое. А ключик и в самом деле нашелся в коробке для прищепок, в которой Клара заодно хранила и несколько «предохранителей» на тот случай, если ее «замкнет». Ведь жизнь, пусть и супружеская, полна неожиданностей. И Клара принялась сдирать с себя, обжигая руки, орудие пытки, призванное блюсти ее честь. Тоскливец было принялся ей помогать, но, едва прикоснувшись к раскаленному металлу, уразумел, что у него есть другие дела, и, кудахтая, спустился по лестнице в дом.

А Клара наконец высвободилась и тут же спустилась вниз, к трюмо, чтобы выяснить, какие потери она понесла. И, выворачивая шею, стала рассматривать свой красный, как яблоко, зад в пыльном потрескавшемся зеркале. Рассматривал ее, понятное дело, сквозь щелку в полу и сосед. Зрелище было мало аппетитное, и задыхающийся от собственной вони мохнатый сосед, виляя кожаным хвостом, подумывал о том, что этот обгорелый и едва не обуглившийся зад, пусть и довольно круглый, – последнее, что он увидит на этом свете. От этих горестных мыслей он издал стон, и Клара поняла, что за ней подсматривают. Соседи. Твари, которые поселились в доме без ее разрешения. И она уже было решилась произнести гневную тираду, направленную против прожорливых бездельников, но тут ее взгляд наткнулся на Тоскливца, притаившегося, как летучая мышь, – он тоже любовался ею исподтишка.

– Ну и твари! – возопила Клара, поднимая глаза к давно небелённому потолку, как к небесам. – Толку от них никакого, а стоит задрать халат, как они проходу не дают!

Тоскливец не понял, почему она обращается к нему во множественном числе, и предположил, что из уважения.

– У меня вазелин есть, – сообщил он ей. – Хочешь…

Весь вид Клары говорил о том, что она не желает ничего иного, кроме как увидеть бумажку с печатью.

А в сельсовете тем временем происходило групповое икрометание или, по крайней мере, приближенный к нему процесс: Голова икал и клял расплавившийся телефон, не позволявший попросить помощи у всемогущего Акафея, Маринка рассупонилась почти до первозданной наготы, но и это ей не помогало и она обмахивалась календарем, который гнал на нее раскаленный воздух. Паспортистка углубилась в себя и вспоминала напрасно прожитую жизнь, состоявшую из разнообразных казенных документов, которые теперь, накануне смерти, представлялись ей дьявольскими личинами, впитавшими в себя, как промокашка чернила, ее жизнь. Одним словом, сцена была мрачная. Но тут вдруг кукушка хрюкнула, часы пошли и солнце, нагоняя упущенное, ринулось вниз по небосводу. И уже через несколько мгновений живительная прохлада растеклась по Горенке живой водой, и только оплавленный телефон, зажаренные налету голуби да красный Кларин зад напоминали о происшествии.

– Сценарий почему не пишешь? – упрекнул Голова возвратившегося на рабочее место Тоскливца, которому дома все равно, кроме пощечин, ничего не светило.

Но Тоскливец ничего не ответил, он так увлекся сюжетом «Красной Шапочки», что ничего вокруг себя не замечал. Кроме того, он вдруг осознал, что пришел его звездный час и что те, кто над ним всю жизнь издевались, будут вскоре рвать на себя волосы, ибо он, вероятно, оказался инкарнацией Шекспира и это запросто сейчас докажет. И бумага, которую он положил перед собой, стала покрываться аккуратными бисерными буквицами, и он даже не заметил, как ушли сослуживцы, и очнулся только тогда, когда бдительная Клара, не любившая художеств, выволокла его за шиворот из сельсовета и свежий вечерний воздух окончательно его протрезвил.

– Красную Шапочку буду играть я! – грозно заявила Клара.

– Опоздала ты, – невозмутимо ответствовал ее бывший супруг, чуть краснея от радости, что может той хоть чем-нибудь досадить. – Красную Шапочку будет играть Гапка. Она же блондинка, и красный головной убор ей очень пойдет. К тому же у нее локоны. А ты… Ролей будет много… Бабушки, Мальвины…

Он хотел еще добавить – Серого Волка, но в последний момент сообразил, что эта сентенция может оказаться последней в его жизни, и сдержался.

– Всегда мечтала быть Мальвиной, – неожиданно сообщила Клара. – А волосы я перекрашу в голубой цвет – это не трудно.

Так, мирно разговаривая, они дошли до дома, но там оказалось, что Клара опять напялила на себя пояс, и Тоскливец от жалости к самому себе заставил ее готовить обед. А сам уселся на диван и снова принялся писать сценарий. Процесс его захватил, и к утру все было готово.

Мы не будем утомлять взыскательного нашего читателя подробностями утомительных репетиций в сельском клубе. Голова все-таки оказался превосходным менеджером, потому что актеры не только играли забесплатно, но и щедро вознаграждали его за возможность развлечься. Ему самому приглянулась роль призрака отца Гамлета, но он об этом никому не говорил и в репетициях не участвовал, потому что решил, что экспромт – он и в Горенке экспромт и что в этой роли он может поделиться с публикой той глубокой мудростью, которой набрался из циркуляров и указаний районного начальства.

Но до того знаменательного дня, когда сельчане, подобно древним грекам, собиравшимся на трагические состязания, всем селом заявились в клуб, чтобы увидеть, что из всего этого шума получилось, на Горенку накатила еще одна беда.

Как-то в обед, когда Голова почитывал основной источник информации – перекидной календарь, ему показалось, что он увидел в крысиной норе нечто знакомое. Голова протер кулаками глаза, и это на некоторое время отвлекло его от зловещей норы, возникшей с недавних пор у него в кабинете. Ее уже дважды заделывали, но это не помогало – она становилась все больше и все чернее. И Голове уже начинало мерещиться, что его погибель притаилась там, чтобы его доконать. Но, может быть, ему мерещится, что из норы ему улыбается личико совсем молоденькой девушки? И что вместо личика там периодически появляется нечто восхитительно округлое? Голова даже пребольно ущипнул себя за щиколотку, но видение не исчезало. Более того, из норы появилась тоненькая, беленькая ручка с длинными, тщательно наманикюренными ногтями и сделала жест, который не оставлял сомнений в том, что прекрасная незнакомка зовет его к себе в нору. Истины ради следует признать, что Голова, забыв все перипетии, в которые он попадал на протяжении последнего времени, бросился было к ней, но его попытался спасти внутренний голос, который без обиняков спросил его: «Куда прешь? А про Галочку забыл, да?». Совесть несколько протрезвила Василия Петровича, который словно охмелел от лицезрения загадочной красавицы, и он остановился. Но тут из норы раздался кокетливый смех, шорох кружев, и уже не одна, а две руки высунулись из норы, причем такие беленькие и нежные, что Голова, как завороженный, на полусогнутых ногах подошел к стене и опустился на четвереньки, мечтая о том, что они начнут его ласкать и гладить, а те и вправду обняли его за шею, но вместо ласки принялись его душить. И хотя это было удушение в объятиях, но Василий Петрович не привык не дышать и угрюмо прохрипел: