Генри Олди - Ожидающий на перекрестках

Таргил говорил тихо, почти шепотом, и я вдруг сообразил, что он просто боится разбудить спящего Гро. Предстоятель Хаалана опасливо поглядывал на слегка дрожащие ресницы юноши-леера, а я вспоминал ночь в Фольнарке, стилет под грудью Клейрис… О люди, воистину неисповедимы пути ваши!

– Боги, вера… Нет, это не костыль, на который мы опираемся, чтобы не упасть в пропасть зверя – это ключ, образ, помогающий собрать росу чувств человеческих в НАШ кубок – собрать и затем вернуть волшебной сказкой… Злость, свирепость – это все так, ерунда, пыль, но когда за ними встает Бог – мы говорим: «Ярость». Влечение, похоть – грязь, пот и сопение, но когда Богиня взмахивает своим плащом, мы падаем на колени и шепчем: «Страсть»… Опаска, боязнь – одна улыбка Ахайри, Матери-Ночи – и они превращаются в «Ужас». Бог встает над мертвецом, которого скоро сожрут черви – и живые пишут слово «Смерть» с большой буквы. И непонятное знание в руке божества оборачивается Тайной…

Таргил помолчал и жестко закончил:

– Мы, Предстоящие, пили нектар душ человеческих, когда они переходили порог посредственности; мы копили его в себе и возвращали миру сверхъестественное; но, отказавшись отдавать – мы лишились имени Предстоящих и стали вампирами человечества. Вспомни, Махиша, начало всего, вспомни Авэка Эльри… В основе Дома лежали его голод и наша жадность, и Он в конце концов пожрал и нас. Теперь мы остались в мире плоских бумажных людей, где одна реальность – Дом-на-Перекрестке…

Ты поможешь нам найти остальных, Махиша?

– Да, – ответил Махиша, не отрывая глаз от пола. – Я помогу вам. Нет, не вам – нам.

– А потом, – неумолимо продолжал Таргил, – потом ты сделаешь неизбежное?

Махиша резко вскинул голову и почему-то посмотрел на меня. Он словно увидел меня впервые, и я никак не мог понять, что происходит – но Махиша и Таргил, по-видимому, прекрасно понимали друг друга.

– Да, – ответил Махиша-Предстоящий. – Я пойду до конца.

…И был день, и был вечер, когда я проклял прошедший день – последний из той бешеной недели, в течение которой мы с Таргилом рыскали вдоль излучины Хриринги, разыскивая следы Лайны-Предстоящей. Нас направил сюда Махиша, но при этом он все время старался не встречаться со мной глазами и под конец намекнул, чтобы я ехал один. Или, в крайнем случае, с Таргилом.

Не знаю, почему, только я послушался Махишу, и мы выехали вдвоем, погоняя купленных у хозяина двора Арх-Ромшит лошадей. Правда, примерно через час я заметил в голубизне неба над собой черную точку, описывавшую круги, и не удивился, когда возмущенный Роа свалился нам буквально на головы и полдороги обзывал нас всякими нехорошими птичьими словами.

Но все по порядку, или хотя бы относительно по порядку. А порядок был такой: редкие леса с колючими вечнозелеными деревьями, такие же редкие хутора с хмурым и неразговорчивым населением и изматывающие попытки разговорить хуторян и выжать из них хоть слово, способное навести на след Лайны. Дважды Таргил натыкался на Перекрестки, но один из них не подходил Лайне, а другой находился в труднодоступном месте, и люди там давно не жили. И в конце недели, когда я уже готов был убить Махишу по возвращении, нам встретилась та крестьянка.

Роа уже приучился во время таких разговоров сидеть где-нибудь на ветке и помалкивать, не привлекая к себе лишнего внимания. Алиец лениво клевал крупную шишку, сбивая чешуйки на плечи и платок полной круглолицей женщины лет сорока – сорока пяти, с объемистыми корзинами в обеих пухлых руках.

– Вы не из столицы, господа мои? – поинтересовалась почтенная толстушка после того, как мы купили у нее абсолютно ненужную нам рыбу и круг пористого козьего сыра.

– Из столицы, – подтвердил Таргил, я же только кивнул.

– И часто у вас в столице казни публичные вершат? – с милой улыбкой осведомилась крестьянка. – Соседи говорили, что в неделю до пяти, а то и шесть раз случается, – да врут небось, шиши языкатые…

Слюна в моем рту стала вязкой и горькой, и по спине пробежал зябкий ночной холодок, хотя было еще не поздно.

– Бывает, – неопределенно пошевелил пальцами Таргил, словно затягивая петлю на невидимой шее, и сам Предстоящий вдруг стал подозрительно похож на заплечных дел мастера, ушедшего на покой в связи с возрастом. – Всяко случается, хозяйка… А тебе-то что с того, в глухомани вашей? – или курицу свою четвертовать собралась?

Похоже, что «глухомань» обидела нашу собеседницу.

– Да уж тоже не дегтем мазаны! Хриринга – место известное, отсюда куда хошь – рукой доплюнуть, хоть до столицы, хоть куда… А спрашиваю по делу, не просто так говорилом болтаю…

– Это что ж за дело такое? – я постарался состроить самую любезную физиономию, на какую был способен, и, кажется, мне это удалось.

– На Черчековом хуторе ведьму жгут, – доверительно сообщила крестьянка, сцепив руки под необъятной грудью и придвигаясь поближе. – Думали, всех повывели, ан нет, объявилась одна… У старого Черчека коровы уксусом доятся, младшенький его женился осенью, а детей до сих пор нету… град, опять же, зачастил… А тут и шепнули знающие люди, что на Кроапской пустоши черная одна жить стала, и ворожит по ночам. Вот парни Чековы ее и вынули, порчу тощую, и теперь жгут под закат, возле елок, да не знают, как оно положено, по правилам-то, чтоб заклятья на себя не накликать. Хотела я остаться, посмотреть, только поздно уже, мужик мой драться станет, а мужик у меня жилистый – все знают…

– Черчек далеко живет? – тихо спросил Таргил, и было в голосе его что-то такое… этакое. – Хутор где лежит?

…Роа сорвался с ветки и метнулся вслед двум всадникам, горячившим лошадей так, словно за ними гнались все демоны этого проклятого леса, и предзакатное солнце забрызгало беркута кровью.

– Рыбку-то, рыбку, – заблажила вдогонку испуганная крестьянка, – рыбку забыли! И сырок тоже… ой, горе-то какое, а я ж деньги брала, дура старая, стыдобища одна… Видать, не так Черчеки ведьму палить собрались, не по правилам! – вот городские и спешат предупредить… заботливые люди, сразу видно, душевные, легкие на подмогу… рыбку бы им, да забыли, ай, жалость…

…Закатное солнце, вскипая и пузырясь, лениво растекалось по острым верхушкам колючих елей – я наконец узнал от Таргила, как называются эти растрепанные деревья – и бор стоял единым монолитом, резной пластиной черного металла, опущенной в расплавленную лаву драгоценных камней.

И это было красиво.

…Ближе к западному краю опушки, отсчитав три-четыре крохотных бугра с редким кустарником, расположился хутор – никаких деталей, снова сплошной контур островерхих черепичных крыш, по которым бродили загулявшие одинокие искорки; словно огромный ребенок вырезал их из двух листов бумаги – бор и хутор – и расставил под углом друг к другу для неведомой и таинственной игры.