Елена Хаецкая - Здесь был Баранов

Знакомое, некрасивое лицо Севера.

– Ты можешь его вылечить, – сказал солдат.

– С чего ты взял? – удивился Баранов.

– Однажды тебе это удалось.

– Разве ты меня знаешь?

– Нет, – ответил солдат. – И знать не хочу. Мне было велено найти тебя, потому что ты искусный врач, вот и все.

– Тогда скажи тому, кто тебя послал: этот человек скоро умрет.

Солдат сунул ему в руки светильник и направился к выходу.

– Останешься при нем до самой его смерти, – велел он.

Он ушел. Баранов проводил его глазами и уселся на пол возле умирающего. В лунном свете видна была тень солдата на палаточной стене.

Раненый вдруг захрипел. Дима подхватил его на руки. Он сел, давясь и хватаясь за горло, и его стало рвать. Баранов терпеливо держал его за плечи. По изменившемуся лицу Севера сползали слабые слезы, он вздрагивал и пытался стереть блевотину с подбородка.

– Я умираю? – хрипло спросил Север.

– Да, – ответил Дима.

– Вадим, ты?

– Конечно.

Север что-то шепнул. Дима не разобрал, что именно, и подставил ухо.

– Уходи, – услышал он.

Баранов уложил его на козьи шкуры. В палатке он нашел чью-то флягу с вином, оторвал кусок от своего плаща и, намочив тряпку вином, протер умирающему губы и десны. Несколько минут Север лежал спокойно, потом начал метаться. Он громко дышал, словно бежал куда-то с тяжелым грузом, и поминутно вскидывал и ронял руки, иногда вскрикивая слабым, треснувшим голосом. Дима засыпал и просыпался. Он спал от стона до стона. По-настоящему он заснул только под утро и почти тут же был разбужен вчерашним солдатом, который принес ему хлеба.

– Когда он умрет? – спросил солдат.

Дима схватил его за плечо и тряхнул:

– Почему нас держат отдельно от остальных? Почему его не добьют? Он же мучается.

– Пока он мучается, ты будешь жить, – был ответ.

Солдат вышел. Баранов поел и снова растянулся на полу, рядом с постелью Севера, а потом вдруг почувствовал на себе взгляд. Он повернулся к умирающему и увидел, что тот улыбается.

Баранов сменил повязку, зная, что это бесполезно. Потом он внезапно ощутил нечто вроде толчка, словно его позвали. Вадим понимал, что это шалят нервы, но чувство не проходило. Оно дразнило, летая, как дым, и не желая оформиться в ясную мысль. И только когда Баранов, собираясь стирать грязные полосы ткани, которые использовались для перевязки, снял браслет обратной связи, он наконец понял: машину времени починили.

– Уходи, – снова сказал Север, как будто угадывая барановские мысли.

– Без тебя – нет, – ответил Дима.

– Дурак, – сказал Север и закрыл глаза.

Север умер на вторые сутки после ранения. Когда Дима проснулся, он уже остыл. Баранов потрогал его лоб и сел рядом, скрестив ноги. Он так устал за эти дни, что внезапно его охватило странное ощущение радости. Он словно стал острее видеть, лучше слышать, он как будто родился заново. Смерть приходила ночью и не тронула его. Она только провела черту, за которой начиналась новая жизнь. Жизнь без Севера. Если Вадим еще раз вернется в Гераклею, то машина все равно не сможет доставить его туда, где Север еще жив.

Пришел солдат, узнал новость. Распорядился:

– Иди за мной.

Дима бросил последний взгляд на Севера и поплелся за солдатом.

Его втолкнули в палатку, принадлежавшую, судя по значкам и знамени, красовавшимся у входа, не то военному трибуну, не то еще кому-то в том же роде.

Дима сразу узнал Децима Квиета.

Квиет повернулся к вошедшим и быстро спросил:

– Что?..

– Он умер, – ответил Баранов.

– Он сильно мучился? – ровным голосом спросил Квиет, и Дима подумал, что братья похожи.

– Да, – ответил Дима, чуть прищурившись и бесцеремонно разглядывая трибуна с ног до головы.

Квиет, возвысив голос, приказал увести Вадима. Два легионера потащили его прочь от палатки.

Разоренное поле было покрыто белыми пятнами остывших кострищ. По другую сторону дороги взбегали к небу холмы, зеленые и свежие. Поле и небо над ним были огромными, преувеличенно яркими и объемными, как на картинах сюрреалистов. Баранов плелся, влекомый могучими руками, и сам поражался своему безразличию. Он примерно представлял себе, что его ждет, и снова вспомнил свое первое выступление в амфитеатре. Через этот порог переступают все, и это не страшно. А потом наконец сообразил и потянулся к браслету…

Он сидел в спортивном зале интерната, под все той же шведской стенкой. Непонятно, почему временной смерч замкнулся именно на этой точке пространства, однако постоянство, с которым машина времени выбрасывала сюда своих пассажиров, позволяло предположить, что это именно так. Внезапное появление Баранова внесло некоторый беспорядок в течение урока физкультуры младшего галактического класса. Данька Петров, обреченно висевший под перекладиной на вытянутых руках, воспользовался этим, чтобы рухнуть на маты и потихоньку дезертировать. Дима пробормотал «извините» и, налетая по дороге на спортивные снаряды, выбрался из зала.

Вишняков держал в одной руке стакан с мутным чаем, а в другой – блокнот и перечитывал какие-то каракули, видимо, пытаясь их расшифровать. Дима бесшумно закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной. Вишняков улыбнулся ему, приветливо и спокойно.

– Зашли навестить, вот молодец, – сказал он. – Вот ваша трудовая.

Он взял со стола специально приготовленную трудовую книжку Димы и полез в карман за печатью.

– Вы что? – изумился Дима.

Вишняков замер с занесенной печатью в руке.

– Что-то не так?

– Да я же вернулся, – объявил Дима.

– Вадим, вы шутите.

– Вовсе нет! – возмутился Баранов.

– Речь идет о перспективной работе в космической службе. Послушайте, Вадим, это очень серьезно.

Баранов молчал.

– Вы что, действительно отказались? Вы не собираетесь восстанавливаться в СЮКе?

Дима кивнул. Вишняков осторожно опустил подбородок в ладонь и испытующе посмотрел Баранову в лицо.

– Вы будете потом очень жалеть, Вадим.

Дима широко улыбнулся. Вишняков вдруг потеплел глазами, спрятал печать обратно в карман и спросил:

– В таком случае, когда вы, Вадим Алексеевич, изволите начать работу над диссертацией?

Ленинград, 1989 – Санкт-Петербург, 2003

Пирамидон – древнее название амидопирина.

Вот как трактует слово «варвар» Энциклопедический словарь (М., 1953):

«Название, дававшееся древними греками и римлянами соседним племенам (германцам, кельтам и др.) и выражавшее пренебрежит. отношение господствующего класса рабовладельч. общества к этим племенам, жившим родоплеменным строем. В. сыграли огромную роль в уничтожении рабовладельческой Римской империи. В переносном значени В. – разрушители культурных ценностей».