Мария Галина - Совсем другая сторона

Все было паршиво, все не задалось с самого начала.

Он продолжал смотреть в окно — там уже никого не было видно, одна пустая равнина до самого горизонта, когда услышал, как тяжело скрипнули доски лестницы. Он обернулся и поглядел на конченного, который стоял на верхней площадке. Пожалуй, прикинул он, тот может спуститься и сам, опираясь на перила — из-за больной ноги от него не слишком-то много проку. Во всяком случае, ему нужно сказать…

Он глубоко вздохнул и начал:

— Она просила передать тебе…не знаю, как все это сказать. Видишь ли, это длинная история…

— Понимаю, — спокойно ответил конченный, — она все-таки добралась до того, кто знает, где найти саарги. Не думаю, что от этого будет много проку, но пусть попробует.

— Ты все знаешь… — Почему-то он почувствовал себя неловко, словно выставил себя полным идиотом в глазах этих двоих.

Конченный покачал головой.

— Когда я увидел тебя, я сразу понял, что ты оттуда, — сказал он. — Но думал, может, она не догадается. Но она догадалась. Ей, видишь ли, все время казалось, что она сможет что-то сделать…

— Может, она и сможет что-то сделать, — сказал он. — Не знаю… Человеческое племя и существует потому, что люди все время пытались что-нибудь сделать. Оно выживет на той стороне. Выживет и тут. А там посмотрим.

Он порылся в карманах и достал плоскую коробочку, полную ярко-желтых капсул. Налил в кружку воды, растворил капсулу и поставил кружку на стол.

— Для начала, — сказал он, — выпей вот это.

Река собралась в узкое русло, в желоб, в тоннель, уходящий вглубь горы. Я машинально опустила ладонь в воду, потом провела мокрой рукой по лицу — вода была жутко холодная. Этот… не знаю кто, он был прав, я добралась легко. Я шла вдоль русла, и, за все время пути, меня ничто не задержало. Теперь мне предстоял последний переход — он был достаточно неприятный, только и всего. Я пригнула голову и нырнула в тоннель. Проклятая вода была мне по колено, но она текла мне навстречу, пытаясь сбить меня с ног. Я скорее чувствовала, чем видела, как вокруг сапог вращаются маленькие водовороты — темные ледяные вихри. Я протянула вбок руку, и пальцы натолкнулись на каменную стенку — на ней тоже оседала вода. Пальцам было скользко — в этой сырости камень оброс какой-то пленкой. Та же пленка была и на дне ручья — я поняла это, когда пару раз чуть не упала.

Собственно, это и были все неприятности — если не считать того, что я не люблю темноты, да еще в таком замкнутом пространстве. Многие не любят.

Хуже было то, что я быстро потеряла счет времени. Спустя (опять же) какое-то время мне показалось, что я иду уже очень долго — не помню, сколько. Под ногами были скользкие камни, вода затопила сапоги, теперь она хлюпала там, внутри, при каждом шаге. Сначала я еще различала смутный свет, который отбрасывал вход в тоннель. Потом и он исчез и я шла в полной темноте. Я шла и вспоминала разные вещи. Хотя бы — как меня зовут? И что я тут делаю?

Я точно помнила, как вошла в тоннель. Все остальное как-то здорово перепуталось. Существует проход между мирами… Вот этот? Нет, то был какой-то другой, а это не проход — это нечто чужое и страшное, нечто, что вытягивает из тебя всю твою память… И куда потом все это девается? Еще шаг. Был только холод и страх и усилия, и какая-то попытка движения. Я не помнила ни одного лица, ни одного имени. За моей спиной явно лежал какой-то мир, в этом я до сих пор была уверена. Еще шаг. Считать шаги толку не было — я очень быстро поймала себя на том, что сбилась и все время повторяю одно и то же трехзначное число. На каком языке… не знаю. Все языки существовали еще до того, как я вошла в этот тоннель. Еще шаг.

Лет через сто я увидела впереди крохотную точку света.

Теперь идти стало легче — я двигалась, не сводя с нее глаз, а она все росла, все расширялась, пока у меня не начали болеть и слезиться глаза. Теперь бы я хотела отвести взгляд, но не могла — режущая боль, застывшие мышцы свело судорогой, я поскользнулась и упала на острые камни, нахлебавшись ледяной воды. Теперь я вся промокла насквозь — или это я раньше промокла насквозь… Меня почти не было. Вокруг была темнота и свет, и боль…Я встала, обдирая пальцы о скользкую стенку и вновь пошла на свет. Так, где-то там, на другом конце мира, летят к лампе ночные жуки. Это был просто слепой химический процесс, но, когда я, наконец, подошла к отверстию, которое распахнулось передо мной, выпустив меня в мир, я уже помнила, что такое жуки, и химический процесс, и еще много чего разного. Я оказалась посредине мира, между мирами, и это было самое обычное место.

Солнце висело в фиолетовом небе, такое яркое, что я, с непривычки, прикрыла глаза рукой. И в этой живой тени я увидела горы — кругом, и дальнюю гряду на горизонте, ее вершины были белыми и острыми — такими белыми и острыми, что казались неестественными. Река больше не была темным подземным ручьем, она растеклась передо мной, образуя озеро, оно было еще темней, чем небо — темно-синее, с глубоким фиолетовым оттенком. В траве вокруг горели ярко-красные точки и, когда я подошла поближе, я увидела, что это маки. Со склона слева от меня сползал ледник — он был скорее синим, чем белым, и отбрасывал на траву глубокую синюю тень.

Вообще, здесь было очень много красок. Я услышала, как кричат вверху птицы, а, когда подняла голову, то и увидела их — они летели правильным треугольником, так высоко, что я не могла различить, кто они такие. Я села на траву, позволяя солнцу высушить на мне одежду, и стала ждать.

Я заметила его довольно скоро — темную точку, которая все увеличивалась, пока я не стала различать плывущую в воздухе человеческую фигуру. Мне не было страшно, я просто сидела и ждала.

Он опустился впереди меня — и я впервые увидела хозяев этого мира. Вся моя ненависть куда-то исчезла. Осталось лишь что-то вроде понимания — огромной мощи и невероятного, безнадежного отчуждения.

Это был не человек.

Потомок того племени, что породило и леммов — но более человекоподобный, высокий, затянутый в серебристую одежду, которая на этом ярком свету казалась зеркальными доспехами. Яркий свет словно исходил от него — волны, потоки света, видимого и невидимого, невыносимые, удушливые, ослепительные. Его лицо терялось в этом свете, правильное, прекрасное лицо, и у него было три глаза, как у леммов, расположенные треугольником — желтые, золотые, яркие глаза…

Я так и сидела в траве, даже не пытаясь встать ему навстречу — он знал все, они были в обоих мирах, они жили тут всегда… Я не хотела понимать их, не хотела быть с ними — пусть те, кто согласен делить с ними этот перевал между мирами, сами тянут эту ношу.