Сюзанна Кларк - Дамы из Грейс-Адье и другие истории

— Что поделаешь, — сказал Том, заметив расстроенное выражение на лице друга, — не пропускать же теперь завтрак?

Эльф и иудей вскочили в седла и пересекли мост. К удивлению Давида, они оказались на длинной, залитой солнцем пьяцце. Модно одетые дамы и господа совершали утренний моцион и приветствовали друг друга по-итальянски. Тома и Давида окружали дома и церкви с пышными фасадами. Нептун и другие аллегорические фигуры выбрасывали сверкающие струи воды в мраморную чашу. Из каменных ваз изящно свешивались розовые кусты. Над площадью висел нежнейший аромат кофе и свежеиспеченного хлеба. Однако более всего поражал свет — яркий, как хрусталь, и теплый, как мед.

— Это же Рим! Пьяцца Навона! — вскричал Давид, обрадованный тем, что оказался на родине. Он оглянулся на Торсби. Казалось, будто между Англией и местом, где стоял Давид, вставили грязнейший кусок стекла. — Так значит, сюда попадет всякий, кто решится пересечь мост? — спросил он.

В ответ Том произнес что-то на сидхе[36] — языке, которого Давид не знал. При этом он выразительно пожал плечами, что в весьма грубом переводе вполне могло означать: «Да какая, в сущности, разница?»

Потребовалось несколько лет уговоров и споров, чтобы Давид убедил Тома простить Игрейну за то, что осмелилась выйти замуж без его согласия, а ее сестер — за то, что не выдали мятежницу. Игрейна и мистер Картрайт получили от него содержание и дом на Кемден-плейс в Бате. Две сестры Игрейны, принцессы Нимуэ и Элейна, вернулись в Кастель де тур сан номбр. В сыром и темном лесу с принцессой Морганой случилось что-то скверное, и никто больше ее не видел. Как ни старался Давид, он так и не смог вызвать ни у кого сочувствия к судьбе принцессы. Том просто выбросил ее из головы, а Нимуэ с Элейной так боялись снова разозлить его, что предпочли забыть о сестре, носившей имя Моргана.

Волшебный мост так и не принес Торсби благополучия, ибо мистер Уинстенли по-прежнему ничего не предпринимал, чтобы разбогатеть самому и помочь разбогатеть соседям. Однако спустя два года после того, как Том и Давид посетили Торсби, мистер Уинстенли показывал мост гостям, когда неожиданно и весьма таинственно часть парапета сдвинулась с места. Мистер Уинстенли упал в воду и утонул. Все земли, а также залежи глины и угля перешли по наследству его малолетнему сыну Люциусу. Благодаря деятельному руководству сначала миссис Уинстенли, а позднее самого Люциуса земли облагородили, а месторождения разработали. Пьюли Уитс взял на себя управление значительной частью процветающего имения и вскоре разбогател. Увы, деньги не принесли ему счастья.

Вялое удовлетворение от осознания собственного богатства не могло сравниться с яркими переживаниями, которые он испытывал прежде, созерцая, как прозябают друзья и соседи.

Остается только поделиться некоторыми наблюдениями о характере Люциуса Уинстенли.

Вряд ли читателя особенно удивит его неординарность. Отличаясь поразительной красотой и изменчивым нравом, Люциус вел себя скорее как местный царек, чем как крупнейший землевладелец в округе. За время правления Люциуса жители Торсби успели немало претерпеть от его непостоянства, капризов и тиранств, которые памятны любому, кому довелось свести знакомство с Томом Ветер-в-поле.

Обладал Люциус и некими особыми талантами.

В дневнике одного священника мы обнаруживаем запись, относящуюся к лету 1806 года. Священник описывает, как вместе со своими попутчиками верхом прибыл в Мост-у-Торсби (к тому времени город успел сменить название). Путешественников поразило зловещее безмолвие, нависшее над городом. Они даже решили, что все живые создания либо вымерли, либо покинули это место. В таверне «Новый мост» священник нашел конюха и спросил, почему в городе тихо, как в могиле?

— Умоляю вас, сэр, не так громко! — отвечал конюх. — Люциус Уинстенли, благородный и ученый джентльмен, — вон стоит его дом — вчера вечером немного перебрал и теперь мучается похмельем. Наутро после того, как ему случается выпить лишнего, мистер Уинстенли запрещает птицам петь, лошадям ржать, а собакам лаять. Свиньи и те стараются громко не чавкать. В такие дни ветер не шуршит листвой, а река течет почти беззвучно.

Далее священник пишет в дневнике: «Казалось, весь город захвачен этим странным наваждением. Все его обитатели благоговеют перед мистером Люциусом Уинстенли. Они свято верят, что он умеет творить чудеса и занимается этим едва ли не каждый час».[37]

Несмотря на то, что жители Торсби гордились Люциусом, со временем он стал внушать им некоторое беспокойство. Около середины девятнадцатого столетия горожане были вынуждены признать, что с Люциусом Уинстенли что-то не так: лет сорок назад он разменял четвертый десяток, однако с тех пор не состарился ни на день. Что до самого Люциуса, то с годами он устал от жизни в Торсби, хотя и пытался ее по-своему разнообразить. То заставлял первых красавиц сгорать от страсти, то, повинуясь своему изменчивому настроению, перекраивал погоду. Однажды Люциус велел всем котам и собакам в Торсби заговорить на превосходном английском, а всем горожанам — замяукать и загавкать.

Весенним утром 1825 года Люциус вскочил на лошадь и направился в сторону моста, построенного его отцом. Только его и видели.

Весной 1568 года подданные Марии Шотландской[38] подняли мятеж, вынудив ее искать убежища за границей, в Англии. Прибыв туда, королева тотчас написала кузине Елизавете письмо, в каковом извещала о постигшем ее несчастье и просила августейшего покровительства. Елизавета ответила, что глубоко потрясена вероломством, которое иные подданные проявляют в отношении правящих особ, Божьих помазанниц, про себя же подумала, что Мария не раз претендовала на английский трон. Вспомнила она и о том, сколь пагубное влияние оказывала та на шотландцев, как при ее потворстве вспыхивали распри, и лилась кровь. И Елизавета, глубоко сожалея, отправила Марию в заточение до конца ее дней.

Ссыльную передали графу Шрусбери — тихому джентльмену скромных достоинств, известному огромным состоянием и тем, что его жену уважала сама Елизавета. Он поселил королеву Шотландскую в Тутбери, древнем каменном замке на границе графств Дербишир и Стаффордшир. Из-под этой-то серой крыши и смотрела она вниз — наследница трех престолов, чей мир съежился до полоски грязного рва и клочка мрачного косогора.

Как такое случилось? В придворных кругах Европы свержение Марии предсказывали из года в год. Каждый ее политический шаг, каждая любовная интрига встречали все большее негодование. На небосклоне монархов она была падучей звездой и лишь слепец мог не заметить пламенного следа, прочерченного ей в последнем, гибельном полете. Саму королеву, однако, такой поворот судьбы озадачил. Притом настолько, что она тут же нашла виноватых.

Елизавета — вот кто ее погубил. Англия и Елизавета. Это она была унылой зимой, глядящей из оконца, это ее бледный лик сделал небо таким бесцветным, а дыхание стылым ветром леденило щеки. Даже река, что поблескивала меж черных деревьев, казалась Марии гневной искрой в Елизаветином глазу.

От унижения королева чувствовала себя едва не блохой на теле Елизаветы, самое большее, мышью в подоле ее платья. Рыдая, бросилась она на колени и принялась причитать, молотя кулаками по серым камням. Стражей обескуражило поведение пленницы, зато ее шотландские и французские слуги ничуть не смутились. Им это было не в новинку!

Они отнесли королеву в спальню и уложили на кровать. Фрейлина, миссис Сетон, осталась подле госпожи, чтобы утешить ее свежими сплетнями. Миссис Сетон рассказала, что граф и графиня Шрусбери, хотя и в летах, обвенчаны лишь недавно. По словам фрейлины, графиня не принадлежит к высшему сословию и происходит чуть ли не из фермерской семьи, а нынешнего положения добилась, сменив четырех мужей, каждый из которых был знатнее и богаче предыдущего. «Quatre maris!» — воскликнула королева Шотландии, чьим родным языком был французский. — «Mais elle a des yeux de pourceau!» (Четверо мужей! С её-то поросячьими глазками!) Миссис Сетон вежливо засмеялась.

«Четверо мужей!» — удивлялась королева про себя. И как своевременно они отправлялись на тот свет! Стоило фермерской дочери привыкнуть к новому положению и пожелать большего, как тут же подворачивался случай осуществить желаемое. А вот мужья королевы Марии умирали возмутительно некстати. Первый, король Франции, скончался шестнадцатилетним юнцом, лишив ее французского трона — что может быть досаднее? Второй, донельзя опостылевший, слег с какой-то многообещающей хворью, но упорно отказывался уходить к праотцам, пока один добрый человек не взорвал его в собственном замке, удушив напоследок — для верности.

Это навело королеву на размышления. А все ли мужья графини умерли своей смертью? — спросила она.