Мои семейные обстоятельства (СИ) - Лерой Анна "Hisuiiro"

— Ты мог просто попросить меня и обойтись без этих сцен, — я иду вслед за ним, не обращая внимания на тянущего меня в другую сторону Ремана. — Ты мог посвятить меня в свой план! Я же твоя сестра, я тебе верила! А вместо этого воспользовался моими слабостями. Понятно, откуда была та смесь, которой меня усыпили в архиве. О моей сопротивляемости знает не так много человек, — я кричу брату в спину. Амир на секунду застывает и, не оборачиваясь, спрашивает:

— И ты бы согласилась?

— Да! Тогда мне бы хватило одного твоего слова, потому что я верила тебе, — произношу я ответ и понимаю, что так оно и было бы. Он мог придумать любую красивую сказку, а я бы поверила и согласилась на все. Потому что это Амир, а на Амира всегда можно положиться.

— Но не сейчас?

— Ты хоть немного сожалеешь? — я отвечаю на его вопрос вопросом. Потому что это разговор не обо мне, а разговор о его решениях.

— Конечно, — произносит Амир, но я слышу это — едва заметное трепетание его голоса. Легкое, невесомое, но такое знакомое. Амир не любит прямые вопросы, потому что на них нужно дать четкий и короткий ответ. Амир предпочитает долгие и пространные рассуждения одному слову. Потому что легко спрятать смысл за словесными кружевами, а простой ответ может раскрыть нечто большее. Например, что он так и не научился лгать на неудобные ему вопросы.

— Неправда, брат, — грустно усмехаюсь я.

— Всего доброго, Лайм, — следует ответ. На мгновение мне кажется, что он повернется, увидит меня, сделает хоть что-то, чтобы вернуть мою веру в него. Но нет, миг истекает — Амир уходит, разбивая все мои мечты.

Реман сильнее тянет меня за руку, и я больше не сопротивляюсь. Я падаю так глубоко и быстро, что кружится голова и болит сердце. Я не вижу никакой опоры под ногами, и бездна все никак не заканчивается. Мне тяжело дышать, я иду вперед только потому, что меня тянет рука Ремана. Но вот ощущение касания — эта шаткая, призрачная связь меня с реальностью — исчезает. Еще три тяжелых удара сердца, и дверь за моей спиной захлопывается. Я оказываюсь в небольшой комнате один на один с чужим и незнакомым мне человеком — моим мужем.

Я останавливаюсь посреди комнаты и сначала совершенно не понимаю, что мне делать. Мне откровенно не хочется ввязываться в очередной болезненный разговор. Потом знание этикета дает подсказку:

— Добрый пожаловать в земли Флеймов, оберег Фьюринов, — проговаривают мои губы, спина немного сгибается, подбородок опускается в кратком поклоне. Я не присутствую здесь и сейчас, я осталась в коридоре, растоптанная собственным братом. Мой взгляд едва может сосредоточиться на окружении. Я медленно, стараясь не споткнуться и не шататься, следую в сторону темнеющего силуэта и замираю в нескольких шагах от него. Закатное солнце бьет мне в лицо, когда я поднимаю слезящиеся глаза. Нет, эти слезы вовсе не из-за Амира, я просто вышла из полумрака на свет. Нет, я выдержу эту встречу. Я не наложу на себя руки. Это не конец! Это ведь не конец?

За своим внутренним монологом я не замечаю, что Фьюрин ни слова не говорит мне в ответ. Наша последняя встреча закончилась странно, меня испугали и собственные решения, и его поведение. Вдруг мои действия унизили его, и он захочет отомстить? Он сможет, ведь теперь мы связаны. Эти мысли пугают меня, разрушают и так непрочный тонкий кокон самообладания. Я вздрагиваю всем телом и слегка отшатываюсь от замершего мужчины. И тут же мне приходится спрятать лицо, отвернуться. Потому что я не хочу, чтобы он видел мои слезы.

Я слышу шаги. Фьюрин неожиданно отходит от меня, освобождая мне путь к окну. Это расстояние я почти что пролетаю, так быстро двигаются мои ноги. И только вцепившись в подоконник и уставившись в пламенеющий красным город, я могу перевести дыхание. Плотное дерево совсем не поддается под пальцами, этот факт странным образом дает мне точку опоры.

— Ты вообще живая? А то выглядишь, будто тебя пережевали и выплюнули, — нарушает тишину Фьюрин.

Это его голос, я не спутаю его с другим, но слова… Удивленно оборачиваюсь. Да, не таких слов я ожидала. Даже кажется, что мне послышалось. Но Фьюрин с серьезным лицом повторяет:

— Это так Эйлин выражается, а я подхватил, как заразу, — он откидывает длинный хвост волос за спину и делает медленный шаг ко мне, будто старается подобраться к пугливому животному. — Ты не подумай. Платье красивое, ну, и прическа… Видно, что горничные старались, по-своему. Но выглядишь ты жутко, даже косметика не спасает. Очень напряженные дни были?

— Да, — я отвечаю неуверенно и уже не знаю, куда смотреть — в окно или на приближающегося мужа. Он делает еще несколько шагов в мою сторону и останавливается совсем рядом, можно коснуться рукой. С ужасом представляю, что сейчас ему вдруг придет в голову мысль дотронуться до меня или и вовсе обнять. Но Фьюрин закладывает руки за спину и даже не смотрит в мою сторону — только в глаза моему едва различимому отражению в стекле.

— Но я не с этого хотел начать. В общем, спасибо за жизнь, — немного хрипло говорит он и в следующий миг кланяется мне: определенно ниже, чем я ему. Это странно. Я удивлена. Но все указывает на то, что действия Фьюрина — правда, его благодарность тоже истинна.

— Спасибо? — я растеряна, потому что это определенно не то, что я ждала от этой беседы. С самого начала разговор выбивает меня из колеи, так же, как неожиданное проявление уважения и дружелюбное спокойствие. Этот чужой по факту человек вдруг обращает на меня больше внимания, чем Амир, мой родной брат. Он действительно внимательно смотрит и пытается узнать что-то обо мне.

— Я уже и забыл, что знаю такие слова, — качает головой Фьюрин. Он отходит от окна, пододвигает к себе одно из кресел и опирается на его спинку локтями, чтобы удобнее стоять:

— Да, я и правда хочу тебя поблагодарить. Предки мне будут судьями, я поступил как идиот. Это не оправдание, но у меня был сложный период. После смерти жены я себя вел опрометчиво, и на дочь внимание перестал обращать, отстранился... Советникам особого дела до моих переживаний нет, лишь бы жив был и появлялся на совещаниях. Так что когда Леонард Флейм прислал договор, для меня все это показалось игрой — узнать, догнать, поймать… Даже удивительно, что боль не вернула ощущение реальности…

— А что вернуло? — я жадно слушаю его признания. Неужели хоть что-то из моих действий было не зря?

— Утро, когда я пришел в себя после неудачной поездки, стало границей, — Фьюрин на мгновение прячет лицо в широких ладонях, будто стирает что-то. — Я почувствовал ужас. Ведь я на самом деле решил уничтожить свою жизнь. Зачем тогда я жил и чувствовал? Пробуждение было не из приятных. Я понял, как неправильно поступил с тобой. Понял, что срочно должен увидеть дочь, ведь уже четыре года, как я перестал появляться в ее жизни… Ты мне, можно сказать, глаза приоткрыла на ценность собственной шкуры и того, что вообще происходит вокруг. Очень это отвратительное, но полезное ощущение, — помнить, каким идиотом был. Хотя до сих пор не могу понять: зачем ты это сделала?

— Была не в себе, — пожимаю плечами, и это действительно так. — Неужели ты и в правду думал, что я тебя прикончу?

— Был не в себе, — возвращает мне ответ Фьюрин и улыбается. Эта улыбка необычная — светлая, она будто орден, который вот-вот мне вручат.

— Я не могла иначе!

— Теперь я это понимаю. И прошу простить, что заставил делать тебя этот выбор, — он снова склоняет голову, а потом ворчливо возмущается: — Но мне слегка неуютно, что наше знакомство началось с крайне странных обстоятельств. Если я правильно разобрался в ритуале, которым ты меня поддержала, то был использован обряд Карелло: «и станет его кровь твоей кровью, и будет его плоть отдана тебе; и отдашь ты свою влагу и жажду ему; и примешь, и передашь свое имя». Это же третий век из Грозящих веков! Я и не думал, что кто-то еще помнит такое?