Ольга Болдырева - Без души

Но что‑то пошло не так.

Стоило тихой госпоже прикоснуться своими холодными пальчиками к моему лбу, а сердцу радостно замереть, как Бездна капля за каплей начала просачиваться из моей крови, словно только и ждала этого момента. Тонкими нитями пустоты она принялась бережно сшивать тело и разум, заполняя собой сознание. Внутри заструилось тепло, заставляя сердце стучать в сладкой истоме, и я снова почувствовал глухие удары.

Смерть печально улыбнулась и так же медленно пошла к двери. Мне хотелось закричать, чтобы она остановилась… "Прошу! Вернись! Я не хочу продолжать это…". Девочка замерла у порога, по бледной впалой щеке скатилась кровавая слеза. Рука тихой госпожи дрогнула, и песочные часы моей жизни разбились вдребезги о холодный пол камеры. Но я продолжал дышать.

Затем пришла боль. Болели атрофированные конечности, болело внутри, скручивая от голода желудок. Болело все. А Бездна — моя умелая пряха, восстанавливала тело, все прочнее и прочнее соединяя его с сознанием, словно собирала сложную мозаику.

С утра в камеру зашел Микель — мой надсмотрщик.

— Живой, — безразлично констатировал он.

В его руках как всегда были грязный стакан с водой и плошка с серым месивом. Еду мне приносили, потому что так прописали в своде правил. Все равно не съем, а потом ее, наверное, отдадут другим, действительно живым заключенным.

Я дернулся, пытаясь приоткрыть рот. Боль снова резанула ножом по сердцу, но есть хотелось сильнее. Микель едва не выронил миску с едой. На его лице ясно читались сомнения. Да — труп не мог двигаться, это выглядело противоестественно, и надсмотрщику необходимо было немедленно доложить о том, что казненный человек дернулся. Но Бездна не позволила этому случиться, она вытянула вперед тонкое щупальце, бережно погладив мужчину по седой голове. Взгляд Микеля затуманился, а сам надсмотрщик шагнул ко мне.

— Молодец! Давай маленькую ложечку сначала, чтобы не подавился.

Чистая душа у этого человека, если даже Бездна не смогла лишить его доброты…

Я смог съесть всего три ложки. Каждый глоток напоминал раскаленный свинец, но все‑таки это помогло.

Опять потянулись дни.

Сначала я не пробовал даже шевелиться. Знал — пока нельзя. Тело все больше и больше становилось моим. Первые робкие движения пальцами, кивок головы. Глубокий вдох. Несколько раз из‑за боли я терял сознание. Но становилось лучше. Я начал медленно разрабатывать руки, начиная с кистей, переходя к локтям и плечевым суставам. Потом ноги. Оказывается, это сложно — сгибать их в коленях, пытаться шевелить пальцами. И все очень осторожно, чтобы никто не заподозрил, что я возвращаюсь к жизни. Ведь если сознание одного старика можно затуманить, то сил на всех надсмотрщиков не хватит. Только ночью, когда даже стражи оставляли коридоры и поиски живых игрушек, я позволял себе заниматься восстановлением. Несколько часов тренировок, а потом снова неподвижное состояние, пока Бездна продолжала исцелять мое тело.

Странно, но я был благодарен моей пряхе за спасение. Бездна подарила мне возможность дотянуться до предателей. Поставить, наконец, точку в этой неправильной истории. Еще через какое‑то время занялся магией, осваивая ее с нуля. Бездна оказалась хорошим учителем — за каждую ошибку я платил болью, но так дело шло быстрее.

Кончилась короткая зима. Я остался единственным казненным заключенным: остальные ушли в серость за тихой госпожой: так сказал Микель. Ничего, скоро найдут новых смертников. Холод отступал под натиском весны. И как‑то ночью я, наконец, решился сделать несколько пробных шагов. Умение снова ходить, как нормальный человек, мне так же предстояло восстановить. Единственное, что останавливало меня — возможность упасть и не суметь к утру вернуться на узкую доску, заменяющую постель. Медлить было глупо и бессмысленно, а страх с Бездной оказались несовместимыми понятиями. Впрочем, для начала пришлось учиться садиться. Даже настолько простое действие было для меня невообразимо мучительным: травмы прошлого не давали о себе забывать ни на один вздох. А залечивать их Бездна не сочла нужным.

Возможно, считала, что я должен чувствовать хоть что‑то… хотя бы боль.

Пришлось потратить три дня на то, чтобы подняться. Затем осторожная попытка встать, держась за стену, падение… Снова попытка и, конечно, следом неминуемое падение. Сложно. Попытка, падение, боль… и так раз от раза. Но я всегда был прилежным учеником, и не оставлял попыток. Все равно понятия "отчаянье", "лень" и "неуверенность" стали для меня обычным набором звуков. Больше месяца потребовалось, чтобы, встав, не упасть.

Самое важное — маленький шаг.

Это напомнило сказку о русалочке: будто бы сотни острых игл впивались не только в ступни, но и во все тело — пронзали насквозь кости и разрывали сосуды. Я до крови кусал губы, чтобы не потерять сознание или не закричать. Новая боль отрезвляла, заставляя идти дальше.

На восстановление ушло больше двух лет. И за это время никто не захотел узнать судьбу казненного спасителя. Никого не заинтересовал тот факт, что я продолжал дышать, а не упокоился на островном кладбище, где в небольшие ямы скидывали до десятка мертвецов. Неделя, может месяц, и тело без души умирало: так было всегда. Видимо, остальные решили, что так случиться и в этот раз — не стоит уделять внимание уже умершему человеку.

Они ошиблись.

Два года я существую без души с Бездной в сердце. И она говорит, что скоро у меня появится шанс отомстить. Или хочу думать, что это Бездна, а не я желаю смерти предателям.

Знаете… это страшно — жить без души. Страшно день ото дня ощущать тяжелую пустоту внутри, которую не заполнить ничем, даже кровью. Возможно, я не привыкну к ней никогда. Только вот слово "страшно": что оно обозначает? Ряд ассоциаций и больше ничего. Я по — прежнему понимаю, но почувствовать не могу.

Что от меня осталось? Кто я? Кем стал? На это находится простой ответ: я всего лишь тень: кусок мяса с заточенным в нем разумом. Настоящий Сергей давно ушел в чертоги тихой госпожи. Наверное, ему стыдно за меня: за то, что делаю и о чем думаю. Теперь, когда я умру, это действительно станет концом. Ведь меня уже нет. И никогда больше не будет. Вместе с предметом исчезает его тень. Все начало уходить еще перед казнью, теперь не осталось ничего. Память о том, что такое любовь, сочувствие, растерянность, радость, обида… — знакомые обозначения, которые я механически продолжал ассоциировать с мыслями. Впрочем, ненависть тоже исчезла. В мести осталась потребность.

Потом я понял, что время пришло: тело восстановлено, рассудок не излечить — мне нечего делать в этом гробу. День не отличался от своих ветреных собратьев ничем особенным, узкая щель — окно под самым потолком не пропускала сквозь весеннюю хмарь даже намека на солнечный свет, внизу бушевал океан, разбиваясь об острые скалы… монотонный гул за это время, казалось, прокрался мне под кожу, навсегда поселив внутри шелест волн. Но Бездна внутри ворочалась, давила на ребра и мешала дышать. Она требовала покинуть эти стены, и ослушаться было нереально.