Робин Хобб - Кошачья добыча

— Дрянной кошак, — добавила уже вслух. — Я должна была позволить папаше Пелла утопить тебя тогда.

— Так это отец Пелла был тем человеком, с мешком, полным котят? Ты никогда прежде не упоминала об этом! — Розмари побледнела от ужаса.

— А что тут приятного, чтобы вот так запросто делиться этим? К тому же, право слово, хватит добавлять лишнюю причину записать побольше народу в список ненавистных тебе людей. — Хилия наклонилась ближе, целуя Розмари в щёку. — А теперь позаботься-ка лучше о себе и Гилльяме. И как только перед тобой замаячит хоть малейшая примета любого треволнения, не разумывая, сразу беги ко мне домой.

— Ох, не думаю, что мне выпадут сколько-нибудь серьёзные неприятности, чтобы сбегать от них.

— Хмм, ну да ладно, хотя и не уверена, что соглашусь с тобой насчёт последнего. Помни только как следует: моя дверь всегда открыта.

— Не забуду, обещаю.

Розмари проводила подругу взглядом, наблюдая, как та неспешно поднимается на небольшой пригорок напротив дома и исчезает из виду, скрывшись за краем холма. От вершины скал вилась тропа вдоль линии залива, но Хилия, вероятно воспользуется другой, более крутой, зато спускающейся вниз, к самому взморью. С началом отлива скалистый морской берег оголялся, а с ним — и пролегающая поперёк дна, обычно скрытая водой, небольшая тропинка, скоро выводящая обратно к селению. Иногда Розмари одолевало праздное желание очутиться поближе к другим домам, жаль, что Хилия живёт неблизко от них с Гилльямом. Лесистая ложбина, что служила защитой от самых худших из зимних штормов, препятствуя наплыву бурлящей воды, также надёжно скрывала их коттедж в тени большую часть дня. Участок земли под гилльямовым домом, по правде говоря, был совсем крошечным — длинный, узкий склон, изгибающийся полумесяцем вдоль построек, с грядами пахотной земли, заключённой меж обрывами скал, борозящих берег, и болотистыми низинами солончака, простирающимися полукружьем позади. Бросовый кусь земли, чересчур диковинный, чересчур дикий, чтоб сойти за взаправдашную ферму, но, очевидно, как раз впору, чтобы послужить приютом женщине с ребёнком.

— Нет, его бы порядком хватило нам всем. Всем троим, Пелл. Пожелай ты этого «мы».

Предвечерние тени уже подтягивались к порогу дома. Невольно поёжившись от подкатившей к горлу дрожи, она окинула взглядом спящего малыша.

— Ну что ж, не думаю, что твой родитель заглянет повечеру навестить тебя. Однако ж, дела сами собой не сделаются.

Розмари прихватила с собой большую шаль, прежде чем двинуться за порог. День стоял тёплый, словно предвещая скорое лето, но как раз о вечернюю пору начинали задувать, беря верх, холодные ветра с побережья. Она загнала внутрь корову и припёрла как следует в грубо сработанном хлеву. Кривоватая, хлипкая постройка, а попросту — скатная соломенная крыша, подпираемая четырьмя жердьми. Может, хоть этим летом она наскребёт времени да монет да прочих припасов — и наконец заложит дыры, торчащие заместо стен. И тогда, приветствуя надвигающуюся зиму, хотя бы корова, по крайней мере, сможет отдохнуть от сующихся то и дело в щели свой нос порывов сырого, со снегом, ветра.

Куры, подгоняемые клонящимся к заходу солнцем, уже квохтали близ дома, готовые забрасться на родной насест. Женщина торопливо пересчитала по головам бесценное стадо: все девять были тут как тут. Вскоре, когда дни постепенно пойдут вширь, и птахи возобновят привычно моститься тут же, откладывая яйцо за яйцом. Привереда-петух был малый не промах, и его «гарему» жаловаться было не на что. Она вновь с нетерпением дожидалась первых свежих яиц, заодно надеясь, что какая-нибудь из хохлаток отложит целую кладку и сядет выпаривать, а там пойдут и сами цыплята. Положа руку на сердце, Розмари была готова даже перетерпеть и обождать на время с прожареным омлетом, в обмен на то, чтобы позднее покласть на стол куриное жаркое. Хотела бы она соорудить для них и отдельную стайку. Пока что курам не оставалось ничего другого, как взгромождаться на ночлег вдоль стены коровника. Новый курятник послужил бы хорошей защитой, оберегая хрупкие шейки от лис, и ястребов, и сов.

Как ни крути, а рассиживаться не приходилось, одно дело тянуло за собой другое, одна работа — другую. Не так уж всё плохо, если подумать. Что сталось бы с её жизнью, простаивай она без труда день за днём? Без обыденной рутины, наваливающейся вновь и вновь?

Следующая остановка, привычный каждодневный ритуал, пришлась на сад. Ревень выбросил вверх туго скрученные листья, и на побегах проклюнулись ранние завязи почек. Другие же борозды, в комьях коричневатой земли, так и стояли, сиротливо нагие. Или же… нет? Она присела пониже, вглядываясь в грядки, после слабо улыбнулась. В двух соседних рядках крошечные ростки зеленоватых всходов рвались на свет, прорезая бурые комья. Капуста. Пускай та не больно баловала вкусам, зато родилась неплохо; и тугие тёмнолистые кочаны долго хранились, не портясь, в крошечном погребе, отрытым ею собственноручно. Тяжело вздохнув, Розмари понадеялась: может, хоть следующая зима не выйдет очередным нескончаемым круговоротом под знаком капустной да картофельной похлёбок. Ну что ж, коли так, остаётся надежда, что вкус их разнообразится хотя б долей курятины.

Она уже было поднялась на ноги, когда за спиной раздался голос. Его голос. В испуге женщина шарахнулась в сторону, подальше от пришлеца, невольно топча поросль драгоценных всходов.

— Да чтоб тебя! — вскрикнула, едва не плача, и, резко крутанувшись, подалась к мужчине лицом.

— Всё, что я сказал, было — «привет». — Ей улыбался Пелл. То ли неловко, то ли беспокойно, словно улыбка цеплялась за одни лишь скривившиеся губы, вопреки выражению глаз. По-прежнему высокий, как смутно отлеглось у неё в памяти, — и по-прежнему статный. Пуще того — красивый. За то время, что они не виделись, мужчина отрастил вьющуюся бороду, в тон тёмным завиткам волос. По рукавам светло-синей рубахи ползла вышивка, начищенные чёрные сапоги, по колено, ярко блестели. Талию охватывал такой же чёрный массивный пояс, из хорошо выделанной кожи; на бедре висели изящные ножны, откуда торчала рукоять ножа цвета слоновой кости. Одним словом, одетый, как подобает сыну торговца — и, разумеется, вполне отдающий себе отчёт о своей привлекательности. Красавчик Пелл, милашка Пелл, сердцеед Пелл, признанный деревенский щеголь, что и говорить. Она было аж загляделась на него: улыбка мужчины расплылась ещё шире. Некогда он принадлежал ей. Некогда он сам избрал её — каково! Вещь, поражающая до глубины души своим необыкновением. Сколь признательна она была ему, сколь сговорчива, сколь покладиста — в этом своём изумлении. Розмари б с самого начала догадаться: не удержать ей его, не сдержать. Даже заимей дитя под сердцем. Он оставил её, отбросил, — всё ровно так, как и предупреждала наперёд родная мать. Всё так и вышло.