Денис Чекалов - Гончие преисподней

– Какой экзамен? – спросил Димитриус. Френки взглянула на него не без удивления.

– Убить своего учителя, конечно. Прокл поперхнулся.

Девушка оценивающе смерила его взглядом – вернее, ту часть, что торчала из-за стола, потом перевела взор на юношу.

– Думаю, ты смог бы, – сказала она. Димитриус побледнел. Мысль о том, что он может причинить вред своему учителю, потрясла его. Однако тут же он вспомнил, что покидает Бородатого – возможно, навсегда. Разве это не причинит огорчение старику? Юноша расстроился еще больше и погрузился в свои мысли.

Я раздумывал, не утопить ли Френки в поилке для лошадей, что стояла у входа в таверну. Девушка там наверняка не уместится, но если придержать ее немного ногой…

Все трое ушли в свои размышления, а Франсуаз, которая вряд ли когда-нибудь утруждала себя мыслями, продолжала полировать клинок. Вот почему никто не заметил, как на столе возник маленький, гаденького вида грифон – размером не больше канарейки.

Он расправил крылья, из которых во все стороны торчали перья и пух, словно не выросли естественным путем, а были натыканы кое-как пьяницей-чародеем, затем прокашлялся, изрядно наперхав бледной, пузырящейся жидкости в кружку Прокла, и проквакал:

– Кто из вас Франсуаза, демонесса пламени?

Вопрос был лишен смысла, поскольку за столом сидела только одна девушка. Но то ли грифон-недомерок не умел отличать мужчин от женщин – по крайней мере, человеческих, – то ли утонченно издевался.

– Он, – поспешно ответила девушка, ткнув в Прокла. – А что он натворил?

Бородатый к тому времени только-только затих, закончив утомительное и полное опасностей восхождение на табурет. Учитывая, что пить он не привык, а пропустил уже пару кружек, оставалось удивляться, как он вообще ухитрился попасть задницей на сиденье.

Поэтому он вновь припоздал и не успел вмешаться.

Однако гаденького грифку не так-то просто было обвести вокруг пальца. С мерзким смехом он взмахнул крыльями, однако ж вместо того, чтоб взлететь, неловко заковылял по столу ближе к девушке.

– Великие боги недовольны тобой, Франсуаза, – произнес он и прокашлялся.

Прокл выпучил глаза, пытаясь понять, действительно ли по столу расхаживает маленькая тварь или же подтверждается его теория о вреде пьянства.

– А как же, – хмыкнула девушка. – Я не согласилась спать ни с одним из них.

Как ни гадок был грифон, даже он поперхнулся от такого ответа.

Девушка приподняла его одной рукой, пальцы другой сомкнулись на маленькой головенке.

– Сломать тебе шею? – ласково спросила она. – Или просто раздавить череп?

– Великие боги недовольны тобой! – заверещал грифон.

Наверняка он собирался добавить «и я тоже», но инстинкт самосохранения все же пересилил. В долю секунды уродец перелетел через стол и приземлился прямо в кружку Прокла. Оставалось только надеяться, что страх птички не приведет к последствиям, о которых пожалеет каждый, кто потом попробует отхлебнуть.

– Боги дают тебе один день, – пропищала тварь, – чтобы замолить свои грехи.

Франсуаз пожала плечами.

Она подтянула к себе кружку Прокла и легким движением притопила в ней голову грифона.

– Значит, грехи? – ласково спросила она. Девушка ослабила нажим, и грифон, отплевываясь и щурясь, вновь поднял голову над элем.

– Ты повела себя грубо и вызывающе, – пискнул он. – Здесь, в городе.

Прокл постепенно раздувался от гордости. На лице появилась блаженная улыбка, какой не видали там с той поры, как его в последний раз сбросил на мостовую конь. Конечно же! Сами боги не выдержали дерзости нахальной девицы. Вступились за его воинскую честь. Есть все-таки справедливость на свете. Грифон продолжал, не сбавляя темпа:

– Когда выставила на посмешище престарелого человека. Старичок-то, поди, едва дышит. А ты на него с мечом.

Френки расхохоталась.

– Дайте! – заорал Прокл. – Дайте мне эту курицу неощипанную. Я его в порошок сотру.

Я сомневался, что это возможно физически. Грифон уже настолько пропитался элем, что перед растиранием его пришлось бы как минимум два дня просушивать на солнце.

– Один день, – повторил грифон. – За дерзость твою и бесстыдство. Не замолишь грехи – я знаю пару богов, которые с радостью добавят тебя к своему гарему.

Франсуаз закусила нижнюю губу. Она любит рисковать и играть с судьбой, но только потому, что знает, когда пора остановиться.

– Что надо делать? – отрывисто спросила она.

– Боги милосердны, – солгал грифон. – Любой хороший поступок сгодится. Не мелочь, конечно, какая-нибудь. Мало просто кинуть монетку нищему или отрубить голову торговцу, что торгует курятиной. Нужно что-то значительное.

Грифон осмотрелся, уперся крыльями в края кружки и неожиданно легко выскользнул из нее. Он взмыл в воздух, намереваясь, по всей видимости, улететь подальше от честной компании, но Франсуаз быстро схватила его за хвост.

– Постой-ка, – сказала она. – А почему только меня наказали? Разве Прокл вел себя лучше?

Уродец гаденько захохотал:

– Этот старый дурак давно уже все заповеди богов нарушил. Но сама посуди, кто ж его в свой гарем захочет.

С этими словами грифон вырвался и вылетел из таверны. Вдогонку за ним отправилась кружка Прокла. Бородатый очень хотел сбить на лету наглеца и хоть таким путем вознаградить себя за страшные унижения.

Эль, смешанный с плевками грифона, выплеснулся из кружки и плюхнул прямо на макушку половому.

– Совсем с ума сошел, дурак старый, – закричал половой. – Вот ужо отхожу тебя метлой, пьянчуга, будешь знать.

Прокл несколько раз порывался вступить в смертельный бой с дерзким половым, но я и Димитриус смогли оттащить его и вывести на улицу.

Расплачиваться пришлось мне.

Порывалась помочь нам и Френки. Однако помощь ее состояла в том, что время от времени она давала половому дружеского пинка в бок, и я велел ей держаться подальше.

Свежий воздух, ворвавшись в разгоряченную голову Прокла, то ли развеял в ней винные пары, то ли, напротив, заставил их сгуститься. В любом случае, Бородатый перешел от хмельной ярости к не менее пьяной меланхолии.

– Что наша жизнь? – печально вопрошал он, угодив ногами в поилку для лошадей и уныло бредя в никуда, переставляя ноги в воде. – Еще вчера тебя уважают. Ценят. Называют учителем. А сегодня прилетает к тебе задрипанная курица, называет старым пеньком, и никто, никто не вступится за тебя.

Я протянул ему руку, чтобы помочь выбраться. Прокл тяжело вздохнул, словно его заставляли расстаться с девственностью, затем ухватился за мою ладонь и громко высморкался в рукав.