Эйв Дэвидсон - Феникс и зеркало

— Вставай, — сказал он. — Вставай, Вергилий маг. Отправляйся в свой дом и приступай к изготовлению зерцала, девственного зерцала. Ты все тот же маг, что и прежде…

— Ты ошибаешься, — ответил Вергилий мрачно. — И было совершенно необязательно…

— Что ж, даже если я и ошибаюсь и ты действительно не тот маг, что прежде, поскольку перестал быть прежним мужчиной, то — это твои сложности, а не наши. Но если ты получаешь задания, неподвластные тебе и твоему волшебству, то пусть именно это станет для тебя источником желания их исполнить. Поэтому тебе не уклониться от работы, которую ты получил от нас. И не пытайся меня переубедить, это задание — именно такое. Как вы называете то, что взяла у тебя госпожа и что теперь держу в руках я? — продолжил Туллио. — Это не Ка, это не Ба[2], и не… впрочем, какая разница. У меня есть сама вещь, и зачем мне знать ее имя. Я знаю, что это — одна из твоих душ, и мне этого вполне хватает. Без нее ты только часть мужчины, и без нее ты навсегда останешься лишь частью и никогда не познаешь более женскую плоть. Сделай работу, и я возвращу ее тебе. Откажешься или не сумеешь — я уничтожу это. Станешь медлить — накажу. Будешь зря терять время… Но, — сказал он совершенно бесстрастно и уверенно, — не думаю, что ты будешь зря терять время. Нет, нет, мой маг. Не думаю, что ты будешь терять его зря.

Улица Драгоценной Сбруи находилась в старом квартале Неаполя, но была куда шире остальных улиц. По этой причине, верно, она и дала приют ремеслу, в соответствии с которым была прозвана. Ни один конь, мул, осел в Неаполе не обходился без украшений, изготавливаемых здесь: без ожерелий из гигантских голубых бусин — дабы уберечь от порчи и сглаза; без медных, начищенных до сияния талисманчиков (полумесяцы, звезды, руки Фортуны, рог Асмодея, солнце с лучами и множество прочих); без шерстяных или даже шелковых попон и кисточек разнообразнейших цветов; без тех странных штуковинок, которые торчат на загривках коней, подобно маленьким замкам или стройным башенкам. Что уж говорить о колокольчиках всех размеров, форм и звучаний, о застывших каплях янтаря для седел! Ну а чтобы заниматься подобным ремеслом, улица Драгоценной Сбруи обязана быть достаточно просторной, дабы оседланные лошади, упряжки и повозки могли на ней разместиться.

Однако же упряжка из двух лошадей развернуться тут все равно не могла, даже в самом широком месте — возле фонтана Клео, но улица не сужалась до самой Королевской дороги. Тележник по имени Аполлонио держал свою мастерскую в доме, располагавшемся на половине подъема от Площади Фонтана; в подвале дома имелась винная лавка, торжественно нареченная «Феб и колесница», но известная среди местных обитателей как «Повозка и солнце». В бытность свою молодым человеком, Вергилий проезжал через Неаполь из своего родного Бриндизи, направляясь в Афины учиться в Академии Илириодора, Тогда три верхних этажа строения принадлежали трем поднанимателям, сдававшим отдельные квартиры кому попало: наемникам, шлюхам, астрологам, возничим, неудачливым фехтовальщикам и еще менее удачливым воришкам, торговцам старьем, бедным путешественникам — таким, например, как студенты. Так это было в дни молодости Вергилия, так дела обстояли и нынче. И даже на крыше, в хибарке, сооруженной из щебня и камыша, по-прежнему обитала безумица, дававшая приют то ли пятнадцати, то ли двадцати котам и кошкам.

К дому, расположенному по соседству с этим, тоже подходил прежний хозяин — только ставший старше, с черной как деготь бородой, с зелено-серыми глазами, смуглый и сухопарый, как борзая. Вечерело. И лишь возле этого дома никто не слонялся, без дела, никто не попрошайничал, не ужинал, присев на корточки возле стены и развернув на коленях свои припасы, никто тут не снюхивался со шлюхами, никто не обмахивал, окунувшись в дым от древесного угля, жаровни, на каких торговцы дешевым съестным готовят еду на продажу. Даже дети не останавливались возле этого дома, чтобы справить маленькую нужду или разрисовать соблазнительно чистую и ровную бледно-желтую стену. В нише по левую руку, на высоте трех ступенек, виднелась бронзовая голова. Едва человек с усталой медлительностью преодолел эти три ступеньки, как глаза ее открылись, губы разошлись и голова произнесла:

— Кто идет? Кто идет? Кто идет?

— Тот, кто тебя сделал, — ответил человек. — Я хочу войти.

— Входи, хозяин, — произнесла бронзовая голова. Дверь наверху лестницы подалась внутрь.

— Стереги меня хорошенько, — напутствовал привратника человек и, без паузы, но перекосив лицо, добавил: — Как обычно.

— Слышу тебя и отвечаю, что всегда буду охранять тебя бдительно… Как обычно… Как обычно… — повторила бронзовая голова. Казалось, металл ее голоса отдается эхом: обычно… обычно… обычно… Бронзовые глаза вращались по кругу, рот продолжал бормотать. Наконец умолк. Веки сомкнулись. Человек сделал еще два шага и покачнулся на пороге.

Потом медленно вошел в прихожую.

— Ванну, — скомандовал в пустоту и чуть позже: — Обед.

Раздался звоночек… еще один… мягкие звуки затихли. Вошедший прижал ладонь к двери, украшенной рельефом, на которой кузнец Тубал-Кайн передавал что-то благословенному Гипатусу, дверь открылась. Где-то неподалеку побежала вода. Комната была залита светом, исходившим из сияющего шара, установленного на мраморной пилястре такого темно-зеленого цвета, что он казался черным. «Драконья зелень» — так называли этот цвет фригийцы.

Он подошел к ближайшей из пилястр, окружавших комнату по периметру, и снял колпак из черного эмалированного металла, установленный на золоченых подпорках, — открылся новый сияющий шар. Раздался голос:

— Я обнаружил, что слишком яркое освещение отрицательно сказывается на работе моего внутреннего глаза — того, что расположен позади пупка, вот я их и прикрыл… Приветствую тебя, Вергилий, — произнес тот же голос через секунду, но с оттенком приятного удивления.

— Здравствуй, Клеменс, — вздохнул Вергилий, медленно идя по кругу и освобождая светильники. — Знаю я, что там у тебя за третий глаз позади пупка, — произнес он с усилием. — На него влияет не просто свет, но лишь свет, прошедший сквозь бокалы, с помощью которых ты самолично исследовал пятую сущность вина… дабы заключить ее ради большей надежности также позади своего пупка. — Он замолчал, скинул одежду и направился в ванную.

Алхимик пожал плечами, почесал свою широченную, лохматую бороду, издал не слишком приличный утробный звук и возразил:

— Но квинтэссенция вина, принятая правильным образом человеком высокой психики и умственных качеств, подобным мне например, лишь способствует чувствительности. Кстати, ознакомлю тебя с некоторыми соображениями, возникшими у меня в ходе комментирования трудов Галена. Знаешь, это просто восхитительно, мои поразительные изыскания полностью подтверждают его предписания об игре на флейте с целью излечения подагры — тонально, в миксолидийском ладе…[3]