Сергей Костин - Пепел Ара-Лима.

Странные слова колдун говорит. Но, на то он и колдун, чтобы выражаться фразами непонятными. Что под корягой старой найти можно? Гриб колдовской, или ящерицу дохлую, для волшебства пригодную. А может камень особенный. Мало ли…

— Всего-то? — шмыгнул носом Йохо. — Принести то, что найду? А если много чего отыщу? Да так, что не дотащу? В лесу всякой драни полно валяется.

— Не ошибешься. Узнаешь. Иди, лесовик. Да не возвращайся, пока не найдешь. А в случае чего ворон подскажет. Авенариусом его кличут. Позовешь, прилетит. Ступай, лесовик. А вернешься, про боль свою позабудешь. Обещаю.

Йохо еще раз шмыгнул. За странными речами колдуна он как-то и про зуб забыл. Словно не стучало со вчерашнего дня в висках, да под черепом не свербело. Знать, правда, сила старика велика, что сумел боль на время приглушить.

— А может, прям сейчас? — замешкался у дверей лесовик. — Что б, значит, в лес здоровым идти? А, колдун?

Только чуть старик в его сторону повернулся. Голову наклонил, обнажая лик, в ручье увиденный. С лоскутами кожи, да с глазом пустым, холодным.

Лесовик и не заметил, как из дома выскочил. Споткнулся о калитку, вышибая телом скрипучую преграду, растянулся на вытоптанной траве. В ладони вспотевшей заговоренный корень, на губах молитва случайная, которую вспомнить сумел. Лоб не расшиб, но носом изрядно в земле поковырялся.

— Чтоб меня! Чтоб меня…, — вскочил на ноги, развернулся, что было скорости.

Никто следом за ним не гнался. Никто крови его не хотел. Даже ворона не видно. Авенариуса черного.

А мир вокруг ожил. Заголосил птицами дикими, зашумел деревней проснувшейся. Потянуло борщом утренним, из щавеля, да кореньев сладких. Вот только солнышка веселого что-то не видно. За тревожной пеленой спряталось. Толи слов колдуна постыдилось. Толи на него, на лесовика, обиделось.

Неспокойно на душе стало. Тревога не тревога, а поступь беды Йохо услышал. Померещилось ему в дымке ранней, будто над деревней зарево взвилось. Упало с неба, до домов дотронулось, да исчезло, словно не было.

— Чтоб меня, — повторил Йохо, поворачиваясь спиной к домику, что спрятался в зарослях. И рванул, что мочи, в сторону леса.

Только в нем спасение от страха. Только там, в лесу, он дома. Где знаком каждый куст, каждое дерево, каждая живность глупая.

Колдун проводил в окошко убегающего лесовика, дождался, пока не скроется за деревьями фигура коренастая. Сотворил талисман воздушный для удачи. Одними губами, чуть слышно, послал вслед молитву. Незнакомые слова странного, нездешнего языка, собрались в крошечное облако, которое, задрожав, приняло форму вытянутую, прошло сквозь мутное стекло и устремилось вслед за лесовиком.

За каждое такое слово королевские палачи по два раза голову рубили.

— Проследи за ним, — колдун обернулся к задремавшему ворону. — На глаза не показывайся, но в случае чего помоги.

— Он шустрый, — как будто черный ворон убеждал колдуна, что лесовик в помощи не нуждается. Справиться сам, если послали.

— Молод он еще без помощи обходится. От лесовика сейчас многое зависит. Что вдруг испугается? Или, наоборот, вперед глупости бросится?

— Солдатиков, значит, в ямы закапывать не молод? Видел бы кто, как он с беднягами разделался, — ворон хрипло засмеялся, вздрагивая крыльями. — Ни капли не пролил на траву, так ловко. Даже не вскрикнули. Ловок лесовик, слов нет.

— Ты еще здесь? — вскинул брови колдун, приподняв посох.

Авенариус давно служил колдуну. Лет сто, не меньше. И знал, что лучше Самаэля не злить. Вмиг превратит в лягушку или червяка двухголового. А кому хочется червяком быть? Даже двухголовым.

— Лечу, лечу, — поспешно собрался ворон. — Уж и покаркать нельзя на дорожку.

Взмахнул лениво черным с проседью крылом, старый стал. Гордо, не торопясь, вышел в дверь. И только потом послышались торопливые щелчки шагов, а вслед и глухие удары крыла о воздух. Гордость гордостью, но Авенариус верно колдуну служил. Да и глупостью не отличался. Понимал, что на карту колдовскую поставлено.

Едва исчез черный ворон, Самаэль устало на лавку опустился. Долго сидел, уставившись в одну точку, в сучок на доске, похожий на солнышко разбушевавшееся.

Сегодня важный день наступает. Даже думать не хочется, что завтра будет. Вполне может случиться, все старания напрасны. Мало ли что звезды предсказывают. Нет веры звездам. Как хотят, так и выстроятся на ночном небе. Пожелают, дорогой прямой лягут, а нет, так острому клинку путь к сердцу укажут. Избавь всех нас, Отец наш Гран, от всех душевных и телесных страданий прошедших, настоящих и будущих. Дай нам всем во благости Твоей, мир и здоровье и яви милость нам, Твоим созданиям.

Мыслей в человеке, что воды в реке. Всю не выпьешь, все не передумаешь.

Маленький паучок спустился на тонкой паутине с потолка, повис перед носом Самаэля.

Колдун подставил ладонь, сжал пальцы, обрывая почти невидимую нить. Дунул, разжимая кулак. Сорвалась стремительно с ладони жирная черная муха.

Самаэль горько усмехнулся. Если бы одним дуновением волшебным мир возможно было спасти, вот бы чудо вышло.

Поднялся, опершись на посох. Не от старости и усталости, по привычке, зачем добро без пользы таскать. Отошел на шаг от стола, сотворил мелко знак замочный. Кусок плотно уложенного досками пола разом вздрогнул, осел косыми ступенями. Как раз под стол дубовый.

— Суета, — Самаэль выбрал из каменной печи полешку почернее, чиркнул широко от плеча по воздуху, пламя добывая, и, выставив огонь вперед себя, спустился вниз. В подвал потайной. Прошел в самый угол сырой каменной ямы. Повозившись немного, открыл в земляной стене дверь, железом обитую.

В просторном помещении только один большой стол. На столе, от края до края, карта.

По карте не спеша струятся водами реки, блестят в свете факела нити ручьев. Кособокие горы с редкими снежными шапками на макушках отбрасывают тревожные тени на крошечные города и чуть заметные деревни. Клубится по светлым росчеркам дорог пыль, поднятая невидимыми путниками. Зелено-изумрудная трава лесов волнуется под движением ветра. На прибрежные полоски песка накатываются неслышные волны моря.

Кажется, склонись чуть ниже, и удастся разглядеть многочисленные повозки беженцев, спешащих уйти подальше от войны. Бродячих циркачей, умирающих на обочине — не до веселья сейчас, за представление никто куска хлеба не бросит. Мародеров, снующих по покинутым, чудом уцелевшим домам. Крестьян, торопливо собирающих недозревший урожай.

Ничего этого, как ни старайся, не видно. Но зоркий глаз может различить многое другое.