Михаил Белозеров - Месть самураев

Натабура, почесываясь, сидел на пороге каюты, из которой несло человеческим немытым духом и псиной, и наслаждался покоем. Впервые за много-много месяцев не надо было никуда спешить. Но к этому состоянию надо было привыкнуть, чтобы не ловить себя ежемоментно на побуждении тащить куда-то усталые ноги, тяжелые, словно на тебе висят непомерно огромные доспехи гакидо, и делать бесконечно нудную и утомительную работу. Ух… Ветер налетал порывами, и мелкие брызги тут же высыхали на палубе. Приятен морской воздух. Юка спала в дальнем закутке. Что-то у них последнее время не ладилось. То ли она действительно устала, то ли просто тосковала по дому. Была ласково-вялая, и чего-то от него хотела такого, чего он понять не мог. Порой дулась и ворчала: 'Когда приедем домой, я все объясню'. Вот он сидел и тихонько мучился раздумьями:

– Слышь… – Язаки, вылез, встряхнулся, будто Афра, бесцеремонно заставил подвинуться и сел рядом. – Я вот думаю, может, добавки попросить? Плохо кормят. Очень плохо.

– Мне хватает, – Натабура даже не отрыл глаз, подставлял лицо солнцу, ветру и мелким, как пудра, брызгам. Он не знал, что умеет сочинять стихи, они сами лезли в голову. От этого становилось немного легче.

Юка. Ее лицо на рассвете действительно походило на цветущую розу, но Натабуре почему-то было грустно.

Язаки перебил:

– А я отощал, – в его голосе прозвучали панические нотки.

Возле кухни в клетках деловито кудахтали куры. Порой там начиналась суматоха, когда повар забирал одну из них. Но затем они успокаивались, снова принимались деловито клевать зерно и обсуждать петуха, которого непрактичные люди съели первым.

– Ты? – Натабура усмехнулся, стараясь не отвлекаться. – Хоп?

В последние два дня на Язаки, как на весеннюю щуку, напал жор, и он совал в рот все что ни попадя.

– Да, – ответил Язаки и улыбнулся обезоруживающей улыбкой. – Чего ты смеешься? Чего? Тебе легко, у тебя Юка есть, ты можешь ее порцию сожрать, а я один! И некому меня утешить и обогреть.

Натабура только насмешливо хмыкнул. Не хотелось ни шевелиться, ни думать, а хотелось лишь прийти в равновесие с самим собой. Долгое путешествие требует много сил. Настало время их поднабраться. Впереди самое приятное – возвращение домой, хотя оно подпорчено неудачей. Вот и учитель мучается, стараясь не подавать вида. Как нас примут в Каварабуки? Мы везем очень ценные книги: христианскую Библию и предсказания пророков. Я бы давно их прочитал, да нагловатый повар сует нос не в свои дела. Приходится ждать, пока он будет занят приготовлением пищи, поэтому я терпелив, как библейский Моисей. Натабуре так понравилось труднопроизносимое имя, что он долго повторял его шепотом, запоминая на слух. Все было непонятно: кто такие филистимляне, захватившие Ковчег Завета, что вообще такое ковчег, или почему Давид должен был одержать победу над Голиафом, а не наоборот, и многое другое. Ему легко давался этот странный язык, в котором слова передавались не символами, а звуками. Он с удовольствием осваивал по паре страниц в день. Читал бы больше, но обстоятельства не позволяли.

– Жрать охота… – снова напомнил о себе Язаки.

У Язаки в животе вечно что-то урчало, булькало и даже тихо вздыхало. Самое удивительное заключалось в том, что он не похудел. Все похудели. Юка… При мысли о ней внутри родилось странное чувство желания. Юка… Юка, конечно, тоже похудела и в этой одежде стала похожа на мальчишку. Ему это нравилось. Учитель Акинобу стал сухим, как арча. А Язаки хоть бы что. Все потому что мысли его были направлены исключительно на то, чтобы набить брюхо. На пару с Афра они жили на подножном корме. Поэтому не пришлось решать проблему кто кого съест. Ха… Натабура едва не рассмеялся, вспомнив, как однажды застукал эту парочку: Язаки как раз опалил суслика и сдирал с него шкуру, готовясь зажарить на костре. Афра как всегда пускал слюни. Трудно было понять, в чем же их обоюдный интерес. Оказалось, что они охотились на пару. Афра выслеживал и загонял, а Язаки сидел в засаде.

– Хоп… Мы только что поели… – напомнил Натабура, устраиваясь поудобнее и вдыхая полной грудью свежий воздух. – Нельзя ухудшать карму.

– Я ее только улучшаю, – наивно глядя честными-пречестными глазами, пояснил Язаки. – Когда живот полон и на душе приятно…

– Ну да, – хмыкнул Натабура. – А как насчет духов обжорства? – он попытался напугать друга.

Язаки так на него посмотрел – мол, чего теперь бояться, где теперь эти хонки? – что Натабуре расхотелось подтрунивать над другом.

Вдруг он услышал, нет, почувствовал движение, и ему в шею ткнулся холодным носом Афра. Ну не может, не может оставаться один – таскается как хвостик, только жрет в одиночестве. Афра растолкал их, спихнул тощим задом на доски палубы. Потянулся так, что было слышно, как скрипят сухожилия и кости, расправил крылья, потряс ими, косясь на хозяина – вот я какой, сильный, ловкий и веселый, прищурился на белесое по-осеннему небо и понюхал воздух. Ему, как и Натабуре тоже было приятно. После этого пошел за угол, где у него был туалет, и налил огромную лужу.

– Между прочим, за каждую лужу, – напомнил Натабура, – я плачу по десять бу. А за кучу все двадцать. Хоп?!

Да? Кто бы напоминал? Афра выглянул из-за угла. Его круглые глаза смотрели с укоризной: что же мне теперь? Терпеть?! Поцарапал задними лапами палубу. Подошел, бухнулся рядом, как мешок с костями, однако, смутился и притворился спящим, но когда Язаки, поднимаясь, случайно коснулся его, моментально клацнул зубами в одном кэ от его руки.

Язаки отдернул руку и не обиделся – это была игра, собачья шалость и шутливая месть за то, что когда-то Язаки невзлюбил его. Он не претендовал на сердце Афра и знал, что в присутствии Натабуры пес становится чужим и чтит только хозяина. Впрочем, в отсутствии оного он был готов сожрать из рук кого угодно и что угодно. Моя копия, только в собачьем обличие, гордо подумал Язаки.

– Пойду-ка я схожу… – вздохнул он, словно извинясь, и шмыгнул носом.

– Куда? – лениво осведомился Натабура, открыв один глаз. В голове крутилась фраза: 'ветер с гор, как твой поцелуй…' и прочее, чего еще не придумал, но ощущал.

– К этому… который нас кормит… Бугэй…