Анастасия Вихарева - Тайны гор, которых не было на карте...

А если не Зов, если Проклятие?! А чтобы заработало, опять же, ждут, когда Его Величество сам встанет у изголовья проклятой и опорочит себя нехорошим словом? Ей и Спаситель не поможет, если не убрать проклятую раньше, чем голова Его Величества, опоенная зельем, окажется над нею и произнесет слово, которое станет плотью…

Постойте, а не воловьим ли умом муженек думает?!

Чего они о себе возомнили? Стращать надумали? Оружие тайное готовят?

Нет, вряд ли проклятую вызволяли, покойников у Матушки было много, с чего бы Царю оставлять в живых подъяремную ослицу? Скорее, оказалась в гуще событий — но наверняка знает, кто и зачем напал на Матушку! А если знает…

Похоже, придется все-таки ее искать. С таким железом, какое ей дядька Упырь отлил, сама она за сто лет не доберется до дворца, железо у него волшебству обученное, сказка про белого бычка. А доберется, можно забыть о ней — дворец охраняли Драконовы Змеи Горынычи о трех головах, о шести и о двенадцати, мимо которых ни зверь не пробежит, ни муха не пролетит — булатное железо плавилось. (Неплохо бы неполноценным драконам головы срубить, что бы у всех по двенадцати стало. Так сами драконы объяснили: замертво пал, а потом снова живее живехонького. Но разве уговоришь кого? Не подойти, прожарят, как булку на вертеле.) И тогда правда никогда не выйдет наружу!

Догадка была настолько явной, что Ее Величество возбужденно резко встала — и цирюльник, не успев отринуть руки от лица Его Величества, заехал тушью в глаз, проведя щеточкой по щеке.

— Ваше Величество! Ваше Величество! — воскликнул он, побледнев как полотно. — Боже мой, что я наделал!!!

Но не до того ей было, чтобы упрекать его. Сама напугана не меньше — вопросов столько, что впору голову сломать. "Повесилась бы! — с тоской помечтала Ее Величество. — Чучелом выросла, чучелом и умерла бы, ан, нет, позорь ее, не позорь, тварь подзаборная, позор за позор не считает!"

Не сказать, что не добивались. Но та или нарочно, или всерьез погремит-погремит всякими колющими и режущими предметами, потаскает веревку по двору, а наутро опять живехонькая выползет. Уж и била ее старуха-опекунша, которой доверили присматривать за проклятой, пока муж сможет клятву произнести, и уговаривала не отравлять людям жизнь, и учили люди уму-разуму, а ей ни в какую неймется. А оставляла Матушка живой проклятую на тот случай, чтобы головушка мужа поднялась бы до небес. Не торопилась избавиться, поговаривая:

— Живым умом землица зараз тебя, дочушка, облагодетельствует!

И то правда, землица мужа враз ее на престол славы усадила. Не успела проклятая о домишке подумать, а у нее уже дворец, той чуть огорода захотелось, а у нее все царство-государство во владении, той одежонку никакую, а у нее покои соболями и шелками заваленs? Так что пришлось целый этаж под гардероб выделить.

Говорила Матушка:

— Дочушка, чего она может в Аду-то пожелать, ведь и лежат вампиры в гробу, потому как о гробике только помышляют после смертушки души своей. Надо ли тебе похоронить себя красавицу и умницу заживо?! Ведь не дворцы, мавзолеи начнет строить, как фараоны Египетские!

Права была, гробы ей ни к чему, но иногда полежать хотелось. Один, из красного дерева с узорной тяжелою крышкой стоял в потайной комнате, которая была сразу за спаленкой. Видимо несладко в Аду, раз по гробу душа плачет — сама себе она гроб не заказывала, но вдруг поняла, что нужен, чтобы не чувствовать постоянную неудовлетворенность. Да, на уговорах далеко не уедешь, туго муженек соображает о том, чего в договоре не было оговорено. А как попросишь через проклятую, все есть, во всех местах положится заначка. И пожелать уж будто бы нечего, не так живут братья и сестры, которые поторопились избавиться от души своей. Но чем так рисковать, лучше бы убрать.

Да только Матушка убивать ее не захотела. Уперлась, и ни в какую, дожидалась, когда сама себя жизни лишит, твердила в ответ:

— Самая малость остается дочушка, приготовили голубушку! Потерпи! Вот я, своего спровадила на тот свет по Закону, так ведь горя не видала. Одного не успела — приворожить его к себе, но потому и отдала тебя вампиру, чтобы не ведала вдовей долюшки. Пусть сама руки на себя наложит, али случай несчастный выйдет. Верь, не верь, а Господь все видит! Помянет недобрым словом за торопливость нашу, и препроводит в ненадлежащие места. Я бы разве прожила тыщу лет, коли порушила бы наш договор? Душу надо сломить, как веточку от дерева, чтобы все дерево не загубить. А кабы знал как, так и сломал бы! Вот вы, в любви и согласии, ласков муж твой, шелковичной ниточкой вокруг тебя, куколки, вьется, а все потому, что по-правильному. Приветила ты голубушку любовью и ласкою — и повернулась вся земля к тебе любовью и ласкою. Все царство-государство под ноги подмяла, теперь и все страны поклоняться!

Да на что ей вся земля? Со своим бы государством управится! Зря позволила, зря послушалась.

— Ну, так и убей, лаской засахаривая! — просила она, даже не надеясь, что голодная тварь когда-нибудь решится на суицид.

Но нет, твердила Матушка:

— А прилетит она на костерок, думаешь, черти не подскажут, кто и как ее посадил туда? А если сама, то слабость проявила, не станут жалеть. Я, дочушка, на чертях защитила бы диссертацию! Подмену ей не простят, все горюшко выпьет, и его, и твое, и свое. А коли не дадим проклятому человеку позор на себя принять, станем мы углы считать! Потерпи, дочушка, куда деться-то?! Жизнь твоя долгая, что Манькина секундочка — и будет жизнь лучше прежнего! И я, и тетки твои, и дядька Упырь глаз с нее не спускаем!

И все же в последнее время уговоры ее на мать подействовали. Стали готовить проклятую в путь, чтобы шла она к Матушке да в зеркальце на себя полюбовалась. Долго смеялись, когда узнали, что проклятой своих бед мало, кто-то еще железо подучил в дорогу взять.

Кроме Матушки. Матушка как всегда с дуру переполошилась. Железо накладывать она не то, что любила, понимала, не прожить без него, никто не станет выворачиваться на изнанку, чтобы угодить. Но открыть железо другое, можно и объектом рассмотрения стать. Да только накось, выкуси, на этот раз все по ее должно было выйти. Не об этом ли она мечтала, чтобы вышла лохань беспризорная в люди, и каждый тыкал бы в нее пальцем — и чтоб знала, кому обязана своими проклятием. Столько смертей положили на нее, и что же, умрет и ни одну не почувствует? Вывод был таков, если б можно было его съесть и износить, то не умирал бы проклятый, а болел бы всеми болезнями, какие носил в себе. И Матушка смирилась. А после обрадовалась, когда драконы подняли ее на смех, открывая, что колодец с непонятно какой водой только таким человеком и мог стать мертвым (или живым — странно как-то поименовали, наоборот), как тот, в который сама однажды плюнула, когда поняла, что пил из него мудрец, который мысль научил сделать железом. Драконы с тех пор уважали ее, ставя колодец в заслугу — пили они водицу и силой крепли в любую годину, коллективно справляясь с любым героем, оттого и выжили. Но колодец стоял на землях престолонаследника, за что приходилось уважать законное его право на престолонаследие, не связываясь с его драконами. Плюнуть в живой колодец, как оказалось, можно было только раз. А вот если бы и тот колодец, который драконы доверили ей охранять, сделать таким же — быть ей превыше Богородицы!