Телиэль - Стихи

Часы стучат, как будто кто-то шепотом
зовет меня из теплой темноты
и убегает с легконогим топотом,
вплетая в сон знакомые черты.
Часы стучат — у них опять бессонница,
какая тьма с завешенным окном!
Несет меня невидимая конница,
вдали остался мой уснувший дом.
Ночная дрожь по телу ходит волнами,
и облака стремительные мчат,
как сны мои, тоски и веры полные,
и все равно, сквозь все — часы стучат.
Часы стучат — спираль времен закручена,
И крут виток, и цели высоки,
но вновь скрипит под веслами уключина,
и по воде расходятся круги.
Стих капель стук в размеренном скольжении,
как в глазе урагана звук угас,
и в глади волн застыло отражение
смотрящих с высоты небесной глаз…

Четвертый час, глухая ночь,
прервался стук — колеса стоп!
Из сна во тьму, поспешно, прочь.
Стоим. Что это? Конотоп…
Мне сон приснился в этот час,
или, обрушивая все,
лавиной явь накрыла нас,
и в ночь несет, несет, несет?..
А где-то спорят голоса,
и сонный стон над головой,
и поезд тронулся, скользя
как вниз скорей, скорей, домой.
И все стремительнее бег
минут, несущих от меня
мой вещий сон, мой дивный бред,
и боль, и отблески огня.
Я трезвым утром поперхнусь,
не смея главное сказать,
и до Москвы не улыбнусь,
увидев горькие глаза
и взгляд потухший, как зола,
и отстраненный жест плеча.
От предугаданного зла
вода в ладонях горяча.
Но я стерплю — опять до дна,
но я пойму — тебе больней.
И ляжет под ноги вина
как длинный путь на много дней.
И лишь в вокзальной суете,
прощальной боли не стерпев,
Скажу запретное тебе,
догнав, решившись — и успев.

В шестнадцатилетних мужчинах
ни капли сомнения нет…
Скажите, какая причина
взрослеть до назначенных лет?
Не роли играть, не казаться,
а быть — по делам и словам —
мужчинами прямо в шестнадцать,
в «шестнадцать мальчишеских» вам?
Ни голод, ни войны, ни беды
давно не тревожат ваш сон…
Взрослели под пулями деды,
а вам-то ну что за резон?
Какие неясные муки
рождают недетскую стать,
вливаются силою в руки
и в разум, годам не под стать?
Исполненны страшною властью
узлов все сплетенья рубить,
К какому вы тянетесь счастью
и как вы хотите любить?
Холодная сила познанья,
горячая сила в крови —
но чье вас разбудит касанье,
чей трепет живой удивит?
В науке моей благочинной
пока объяснения нет
шестнадцатилетним мужчинам,
в которых сомнения нет…

За полчаса до смерти
так ярок свет дневной,
в военной круговерти
и в тишине лесной.
И на горячих бревнах
мы сами — горячи,
и бьют сквозь щели ровно
палящие лучи.
За полчаса, а может
всего за пять минут,
нас шум любой тревожит —
враги уже идут.
А зной сегодня что-то
особенно тягуч,
и тяжкая забота
смотреть все время с круч.
И хочется, поверьте,
лечь и глаза закрыть.
За пять минут до смерти
так хочется пожить.
Но нам не перестроить
превратностей войны —
на башне только трое,
и мы обречены…
Под кручею прохлада,
река журчит звончей,
но обреченным надо
услышать звон мечей.
В последний раз кому-то
застывший воздух рвать —
себе еще минуту
хотим отвоевать!
Но… выверен до сердца
уже копья удар…
За пять секунд до смерти
как ярок Солнца шар!

Не изменит меня ни ложь, ни лесть,
ни огнем очищенья — боль.
Я была и буду какая есть,
и только самой собой.
Не сломает ни просьба и ни приказ,
унизительная нужда
не затмит сиянья зеленых глаз,
все таких же, как и всегда.
Не унять биенья в моей крови,
и нельзя меня научить
быть довольной скольженьем дней,
дольше мига счастливой быть.
Колдовская сила Луны и снов
до тех пор во мне не умрет,
пока есть — основою всех основ
на Земле моей женский род.
Я задумана кем-то назло судьбе
от шестнадцати до двадцати,
и сама я всегда кажусь себе
там, в начале всего пути.
И безудержно рваться бегущим ввысь,
и срываться в пропасть опять,
пока в памяти предков не гаснет мысль,
что умели люди летать.
Крыльев тех никогда не сомнет земля,
не накинет цепью года —
я такая, какою создана я,
и такою буду всегда.

Не выразить — опять бессильны строки,
лечь вниз лицом и, глядя в темноту,
искать, припоминая все уроки,
средь груды рифм единственную ту.
Не выразить — наверно, невозможно
пересказать единство рук и слов,
лишь пробуя на вкус, неосторожно,
шершаво выцарапывать: «любовь».
Не выразить — опять неуловимо,
как музыка, как всплеск ночных огней,
плывет меж строк и уплывает мимо
неузнанное счастье прошлых дней.
Не выразить — как сон, что раз приснится,
и помнится кусками много лет,
так в памяти колеса будут биться
и по купе мелькать полоской свет.
Не выразить — ах, творческие муки!
Я лишь стараюсь вспомнить до конца
глаза твои, и волосы, и руки —
к созданью безразличного творца.

Ты вновь впадаешь в забытье,
но облегченья нет и там.
Огнем вонючее питье
течет по треснутым губам.
И нету сил глаза открыть,
и нету сил достать кинжал…
Ты был пронзен желаньем жить,
ты так спешил, ты так бежал…
Тупой стрелою сбитый с ног
теперь ты раб врагов твоих,
и пыль неведомых дорог
сокрыла цвет одежд твоих.
Ты никого не предавал,
ты просто очень не хотел
за тот несчастный перевал
принять полсотни вражьих стрел.
ты просто-напросто решил,
что нет надежды победить,
что как не рви крученых жил,
а всех врагов не перебить.
И ты ушел в лесную тишь,
но так изменчива судьба,
и вот ты, загнанный, лежишь,
стирая грязный пот со лба.
А бич свистит уже и жжет,
как сотня злых пчелиных жал…
Ты руку сжал — легко войдет
под ребра с выдохом кинжал.
Ты упадешь, еще не встав,
лицом к закатным небесам,
и примешь Дар свой, прошептав:
«Я выбрал сам, я выбрал сам!».