Наталия Ипатова - Обитель мерцающих камней

— Помоги мне уснуть, — попросил король.

Роно глубоко и устало вздохнул. Ему ужасно захотелось сделать королю какую-нибудь мелкую мальчишескую пакость. Если честно, ему ничего не стоило пустить короля блуждать по стране ночных кошмаров, бередящих больную совесть. Но, во-первых, Ричард легко распознал бы в этом подарочке его руку, а во-вторых, дурное королевское настроение грозило аукнуться Марчу. Теплилась еще слабая надежда, что утром король смягчится, и особенно в этом деле Роно рассчитывал на ликование толпы по поводу его возвращения. Поэтому, подавив досаду, Роно сел к изголовью и коснулся пальцами напряженного королевского чела, вызывая в памяти формулу спокойного сна.

Когда доносившееся со стороны королевской постели дыхание стало достаточно глубоким и ровным, Роно на цыпочках выскользнул из спальни и тихонько притворил за собою дверь. Гвардейцы, стоявшие на страже, хорошо знали его, а потому не препятствовали. Сам себе он показался сделанным из железа: позади был тяжкий и длительный путь верхами, затем — сцена у леди Абигайль и утомительный разговор с Ричардом, но он все еще не мог позволить себе сомкнуть глаза. Не мог и не хотел, потому что уже довольно давно в нем вызревала необходимость кое-где побывать и кое-что сделать. Это кое-что можно было бы сделать сегодня ночью, и представлявшаяся возможность напрочь выгнала из него сон. Было бы даже справедливо заметить, что сейчас он испытывал те же нетерпение и подъем, что и король, когда тот мчался сквозь ночь к леди Абигайль, вот только природа этого нетерпения была совсем-совсем другая. Духовная.

Роно покинул дворец верхом на невысокой смирной кобыле, такой же невзрачной, как и он сам. Эта долгая, насыщенная событиями ночь выцветала, серая мгла напоминала о близости рассвета и о необходимости торопиться. Сказав пароль ночной страже, дежурившей у ворот, Роно покинул город.

Пустив лошадь в галоп, он очень быстро миновал окрестные поля и углубился в лес, сперва по дороге, потом — по ведомой, как он надеялся, после смерти Билиссо только ему одному тропе. Недостатка в свете ему не доводилось испытывать никогда: синеватый огонек плыл перед ним, освещая тропу под копытами лошади. Когда тропа кончилась, Роно спешился. Теперь надо было двигаться быстро и бездумно. Ни боже мой замедлить шаг или задуматься, как и почему в этих прозаических зарослях открывается Путь. Роно вдохнул в легкие побольше воздуха… и ринулся сквозь кусты напролом.

О да, ему снова подумалось, что он сделан из железа. Из того тяжелого железа, что идет на рыцарский доспех. Рыцарь в такой броне, падая наземь, уже не способен подняться на ноги без посторонней помощи. Ему казалось, что он просто набит слитками… и какими-то острыми ножами, впивающимися в бока и внутренности. В глазу от напряжения лопнул сосудик, ветки хлестали Роно по лицу, и он прикладывал немыслимые усилия, чтобы скакать по склону холма вверх. Сердце в груди гудело набатом… бронзовым, и кто-то назойливо бухал в гонг в голове. Только быстрота и бездумность бега пропустят его в Обитель. А ему так нужна сейчас Обитель! Он слишком отяжелел за годы чужбины. Набрал в себя всякой бренной дряни. Слишком часто и расточительно использовал волшебство по чужой прихоти.

Путь открывался, он чувствовал это где-то на периферии сознания. Склон, поросший невысокой, жесткой, уже прихваченной заморозком травой, твердый и звонкий под ногами, вдруг сменился березовым кругляком, сложенным в пирамиду и укрепленным кольями наподобие гигантской поленницы. Береза потрухлявела с тех пор, как Роно пробегал здесь в последний раз, но он был легок и взлетел наверх, не потревожив ни единого полешка. Потом был вздыбившийся над ним обрыв с корнями, хватаясь за которые волшебник вскарабкался до самого дернового козырька, перевалился через него и, шатаясь, побрел по относительно ровному участку, поросшему частым молодым ельником. Елочки стояли шпалерами, как гвардейцы на праздничном смотре.

Теперь вниз, в густо поросший ракитником распадок двух скругленных временем холмов. «Бегом!» — пришпорил он себя. Три года аравийского похода должны были бы закалить его тело. Всхлипывая на бегу, он продрался через кусты, от чудовищного перенапряжения уже ничего не видя и не слыша, и рухнул вниз лицом в колючую траву и так лежал, пока бронзовый колокол в его груди не превратился вновь в человеческое сердце. Потом, опираясь ладонями оземь, чуть приподнял голову и огляделся. Страх и безумная надежда светились в его глазах.

Путь открылся ему. Он был в Обители, и это стоило трудов. Узкое, как клинок, серебряное озеро прорезало кустарник. Его воды поблескивали там, где туман расходился, уступая лучам поднимающегося неуверенного солнца. И Камни были на месте. Десятки светло-серых валунов, выглядывающих то здесь, то там, от огромных, словно выставляющих себя напоказ, до таящихся под пушистой пеленой мхов, обнаруживаемых лишь случайно. И самый большой, будто самый главный — в озере, в пяти шагах от берега, на три четверти выступающий из воды.

Роно закрепился в коленопреклоненной позиции, нагнулся и коснулся лбом здешней земли. Потом сел на пятки и огляделся. В ответ на его приветствие Камни начали тихонько мерцать. Свет был разный: от приглушенного жемчужного до молочно-белого. Роно вздохнул полной грудью. Теперь, когда Билиссо покинул этот мир, это было только его место. Он хранил его и принадлежал ему сам. Ему было здесь хорошо. Он расслабился и позволил мозгу очиститься. В нем что-то происходило… как и всегда, когда он бывал здесь. Железной тяжести становилось все меньше, он становился изнутри пустым и легким, и ему казалось, что в принципе, если он пробудет здесь достаточно долго и достаточно много вберет в себя того, что давала ему Обитель, то когда-нибудь сможет и взлететь. В такт этим ощущениям Камни замерцали ярче, и тогда Роно позволил себе лечь наземь и заснуть. Между тем серые Камни что-то брали из него, а взамен наполняли волшебством.

Поздним утром, во время совершения торжественной церемонии, посвященной возвращению монарха в свое отечество, Роно был уже на месте, бледный, взволнованный и подтянутый. Колокольный звон распугал голубей, улицы, перпендикулярные Главной, были перекрыты, чтобы ничто случайное не помешало праздничному шествию, чернь ликовала и славила своего короля. Ричард был любим в народе, наверное, главным образом, за то, что не очень вмешивался в его жизнь. «Победоносные» войска маршировали по улице, чередуясь с громадными платформами, на которых нанятые актеры разыгрывали «Подвиги короля, поражающего сарацин». Ричард эти подвиги впервые видел, но не возмущался. И хотя вся эта авантюра на самом деле оказалась весьма не победной, его уши и совесть были добротно залиты лестью, а потому все это он принимал как должное.