Дмитрий Самохин - Ветеран

– Почему нет, – согласился Лукас, приподнимаясь на постели.

Разлили по походным стопкам. Чокнулись.

Лукас вспомнил убитого им мальчишку-ренегата. Первого. Содрогнулся от мерзкого запаха в душе. Опрокинул стопку, залпом проглотил водку, и образ насаженного на прут арматуры детского тельца растаял, улегся на дне памяти, чтобы всплыть в самый неподходящий момент.

Григорий Лукас вступил на родную землю в самом начале весны. Грязный снег таял, образовывая лужи и озера. Запахи гниения и первозданной свежести смешивались в бодрый коктейль, который пьянил, кружил голову.

В здании космопорта, пройдя таможню, Григорий отыскал бар и водрузился на стул у стойки, разместив свой вещмешок рядом.

– Виски с содовой, – попросил он.

Бармен поставил перед ним заказ и вежливо отошел.

Григорий опустошил бокал и задумался. Он много раз представлял себе, как вернется домой, как опрокинет несколько рюмок виски в баре, а затем поймает такси и назовет улицу, где прошло его детство. Дома его ждали мать (когда Григорий получил повестку из военкомата, с ней случился сердечный приступ) и семнадцатилетний брат (которому не терпелось в свой черед взять в руки автомат и отправиться крошить «подлецов-ренегатов»). Как они воспримут его возвращение? Григорий волновался. Он чувствовал жуткую неуверенность, словно выбрался с диверсионной миссией в стан врага, взяв из оружия только перочинный нож.

Опустошив еще три рюмки виски и изрядно захмелев, Григорий расплатился и выбрался из-за стойки бара.

– Служивый, барахло-то забери, – пренебрежительно окликнул его официант.

Рука Григория Лукаса нервно дернулась к поясу, где еще совсем недавно висел пистолет. Официант поспешил ретироваться в подсобное помещение.

Подхватив сумку, Григорий вскинул ее на плечо и вышел.

Свободная машина с черными шашечками и вывеской «Такси Крузо» стояла возле выхода. Григорий назвал адрес, забрался на заднее сидение, положил вещмешок на колени, обнял его и закрыл глаза. От мешка пахло чужой землей, прелой листвой и пожаром. Родной, любимый запах. Лукас уже не ощущал той радости, которая наполнила его, когда он читал приказ о демобилизации, и которая была с ним, когда он на пассажирском лайнере стремился в родной Ярославль. Он сомневался в правильности своего поступка. Может, разумнее было принять предложение полковника Осокина и остаться в десанте на контракте.

Машина остановилась. Григорий открыл глаза и зевнул. Он обнаружил родной дом за высоким забором, обвитым сухими плетьми винограда. Покосившуюся калитку, собранную руками отца накануне отправки на фронт.

– Ветеран. Очнись, ветеран. Приехали, – окликнул его таксист.

Григорий раскрыл бумажник, вытащил две купюры и протянул их водителю, открывая дверь. Ступив на мерзлую землю, он хлопнул дверцей, отправляя освободившееся такси в обратную дорогу.

Возвращаться было поздно. Развернуться в двух метрах от мечты и сбежать. Так поступали только трусы, но никак не десантники земного флота «Вторжение». Григорий решительно распахнул калитку и вступил на дорожку, выложенную из белого камня.

Увидев его, мать разревелась, бросилась ему на шею, выронив сковороду, на которой скворчали оладьи. Обняв мать, Григорий осмотрелся по сторонам. Блюда с салатами стояли на столах, пять бутылок водки выстроились возле холодильника. Похоже, его возвращения ждали. А в большой комнате был накрыт стол.

– Где Порфирий? – поинтересовался Григорий, не обнаружив в доме брата.

Оторвавшись от груди сына, мать, срываясь на плач, сообщила ему:

– В военкомате. Повестку ему прислали. На войну с ренегатами этими проклятущими. Чтоб им пусто было, да генералам нашим толстомордым, которые сами в бой не ходят, только из кабинетов мальчишками управляют, на смерть посылают, ироды.

– Его не должны были забрать. Одного человека от семьи, – возразил недоумевающий Григорий.

– Поправку к закону приняли … – всхлип – … большие потери были … – всхлип, – вот и стали брать еще ребяток …

Брат вернулся из военкомата спустя полтора часа, когда Григорий принимал ванну. Судя по радостным мужским воплям и слезливому женскому клекоту, Порфирия забирали на передовую.

Было ясно, что Порфирия, с его легко воспламеняемым характером, подвижностью и желанием совершить подвиг во что бы то ни стало за восемь месяцев службы убьют.

«Мать не переживет его смерть. – сообразил Григорий Лукас, обтираясь махровым полотенцем. – А я здесь все равно чужой».

Вечером было грандиозное застолье с участием многочисленных родственников и друзей. Провожали Порфирия на войну. О том, что Григорий с войны вернулся, вспоминали как-то походя. Не главная это была тема в этот день.

Разошлись далеко за полночь. Порфирий упился до мертвецкого храпа. Григорий позаботился об этом. Мать, вымотанная переживаниями, не выдержала, прилегла и заснула.

Найти в бумажнике брата повестку с требованием явиться на призывной пункт для отправки на фронт труда не составляло. Вытащить пластиковую карточку удостоверения личности из кармана джинсов, натянутых на бесчувственное, содрогающееся от храпа тело, – тоже. Труднее было внести в информационное поле карточки изменения, но и с этим Григорий справился. Написав на листке бумаги, выдранной из школьной тетради Порфирия, короткую записку, он прикрепил ее к экрану стерео-визора скотчем и, взяв свой не распакованный вещмешок, вышел из дома.

В записке было написано:

«Не ищите меня. Порфирий, армия – это не Клондайк для золотоискателей. Война – это не приключение для юных сердцем и духом. Война – это ложь. Я вернусь через восемь месяцев. Я обязательно вернусь.

Григорий».

Он не мог поступить по-другому. Для него, ветерана, война стала привычным делом, а вот для Порфирия она могла обернуться могилой.

Григорий Лукас не стал ловить такси. До военкомата путь не близкий, но в его распоряжении была целая ночь. А отоспаться можно и в солдатском эшелоне, что с Ярославля возьмет курс на Ганимед, где вращалась сортировочная база.

Григорий намеревался попроситься назад. В батальон «Альфа – 4» земного флота «Вторжение».