Роджер Желязны - Рука Оберона

Он был в Зале Пути; стоял как раз на самой середине. Зажженный фонарь поблескивал у его левой ноги. Он узнал меня.

— Корвин, — спросил он, — что, уже пора?

— Не совсем, — сказал я. — Луна уже встает. Город только еще начинает обретать форму. Ждать недолго. Я просто хотел убедиться, что ты готов.

— Я готов, — эхом откликнулся Бенедикт.

— Хорошо, что ты успел вернуться! Узнал что-нибудь интересное?

— Меня отозвал Ганелон, — сказал он, — как только узнал, что происходит. Знаешь, его план показался мне очень неплохим, именно поэтому я и здесь. Что же касается моего путешествия во Двор Хаоса, то, по-моему, я действительно кое-что узнал...

— Минутку, — прервал я его.

Сотканный из лунных лучей город приобретал все более ясные очертания. Теперь он был отчетливо виден прямо у меня над головой. Появилась и Лестница, хотя она в некоторых местах казалась бледнее и прозрачнее, чем в остальных. Я так и потянулся к ней, чтобы хоть на миг погасить жажду своей души...

Холодный, спокойный, я ступил было на четвертую ступень, однако она, как мне показалось, чуть подалась под моими ногами.

— Скоро начнется, — сказал я Бенедикту. — Сейчас собираюсь испытать Лестницу. Будь готов.

Он кивнул.

Я поднялся по каменным ступеням — раз, два, три, — потом приподнял ногу и опустил ее на четвертую, почти прозрачную ступень. Она легонько качнулась. Я не решался встать на нее обеими ногами и ждал, наблюдая за луной и вдыхая холодный воздух.

Лунная дорожка на воде становилась все шире; посмотрев вверх, я увидел, что Тир-на Ног-т несколько утратил свою прозрачность. Звезды за ним были почти не видны. За эти мгновения и ступень под моей ногой стала тверже. Упругость ее исчезла. Я чувствовал, что теперь она способна выдержать мой вес.

Я пробежал глазами по Лестнице снизу доверху и увидел ее во всей красе: кое-где она казалась совершенно непрозрачной и плотной, в других местах чуть просвечивала и посверкивала искрами, но все же представляла собой сейчас единое целое. Лестница вела прямо в молчаливый город, что плыл в небесах над морем.

Я поднял вторую ногу и опустил ее на ступень. Захоти я этого сейчас, Лестница могла бы послать меня в такое место, где сны становятся реальностью, где бродят порождения неврозов, где всем правят сомнительные пророчества — в залитый лунным светом город, где осуществляются двусмысленные желания, где время совершенно искажено и где все сияет бледной неземной красотой.

Я снова сошел на землю и посмотрел на луну, теперь находившуюся в самой высшей своей точке, потом взглянул на карту Бенедикта.

— Лестница прочная, луна взошла, — сказал я.

— Хорошо, иду.

Я видел его там, в самом центре Образа. Он поднял зажатый в левой руке фонарь и какое-то мгновение стоял совершенно неподвижно. Еще один миг — и он исчез, исчез и Образ. Через несколько секунд Бенедикт появился почти в таком же зале, только у края Образа, у самого его начала. Он высоко поднял фонарь и огляделся. В зале он был один.

Бенедикт подошел к стене и прислонил к ней фонарь. Его тень протянулась от фонаря по направлению к Образу, резко мотнулась по стене, когда он развернулся и вернулся к исходной позиции.

Этот Образ, заметил я, светился более бледно, чем тот, что в Амбере, — серебристо-белый, без малейшей примеси голубизны. Очертания его были теми же, однако призрачный город проделывал странные фокусы с перспективой. Мне мерещились там какие-то неровности, сужения, расширения, которые будто постоянно двигались и менялись местами без всякой видимой причины, как бы скользя по поверхности Образа — словно я рассматривал его через бракованную линзу, а не через Козырь Бенедикта.

Я вернулся на землю и сел на самую нижнюю каменную ступень, продолжая наблюдать. Бенедикт ослабил клинок в ножнах.

— Тебе известно о воздействии крови на Образ? — спросил я.

— Да. Ганелон сказал мне.

— Ты когда-нибудь подозревал... что-нибудь в этом роде?

— Я никогда не доверял Бранду, — услышал я вместо ответа.

— Ну а что путешествие ко Двору Хаоса? Что ты узнал?

— Позже, Корвин. Теперь он может появиться с минуты на минуту.

— Надеюсь, никаких отвлекающих видений у тебя не возникнет, — сказал я, вспоминая свое собственное путешествие в Тир-на Ног-т и участие Бенедикта в моих приключениях там.

Он пожал плечами:

— Они обретают силу тогда, когда на них обращаешь чрезмерное внимание. А мое внимание сегодня зарезервировано для иного.

Бенедикт медленно повернулся, снова внимательно оглядев зал.

— Интересно, а он знает, что ты здесь? — спросил я.

— Возможно. Но это не имеет значения.

Я кивнул. Если Бранд до сих пор не появился, то мы выиграли день. Остальные Образы под охраной, а Фиона получит возможность продемонстрировать свое собственное колдовское мастерство, чтобы отыскать Бранда. Тогда начнется погоня. Фиона и Блейз уже однажды сумели его остановить. Сможет ли она сделать это одна? Или же нам придется отыскать Блейза и убеждать его помочь? А может, Блейза отыскал Бранд?.. Интересно все-таки, за каким чертом понадобилось Бранду такое могущество? Для чего? Сесть на трон – это я мог понять, но все остальное... Нет, этот человек сумасшедший, и хватит об этом. Очень и очень жаль, однако ничего не поделаешь. Наследственность или окружение? Все мы в какой-то мере безумцы, каждый по-своему. Честно говоря, только безумец, имея так много, с такой горечью хочет получить еще больше и хоть чуточку возвыситься над остальными. У Бранда эта мания развилась максимально, вот и все. Он был как бы нашей общей карикатурой в своем стремлении к величию. И с этой точки зрения так ли уж важно, кто из нас стал предателем?

Да, важно. Ибо именно Бранд совершил то, что совершил. Безумец или нет, но он зашел слишком далеко. Ни Эрик, ни Джулиан, ни я никогда подобного не сделали бы. Блейз и Фиона в конце концов порвали с ним, когда заговор достиг угрожающего размаха. Джерард и Бенедикт всегда были чуть впереди нас – по возрасту или морально, не так важно, ибо сами себя исключили из этой бессмысленной игры в захват власти. Сильно изменился Рэндом. Неужели нам, детям Единорога, потребовались века, чтобы наконец стать взрослыми? Неужели мы все это время постепенно взрослели, хотя и очень медленно, и одного Бранда этот процесс почему-то не коснулся? А может быть, напротив, именно Бранд своими выходками способствовал нашему процессу взросления?

Суть таких вопросов – не в ответах, а в том, что они вообще возникают. Мы слишком походили на Бранда, чтобы я боялся именно этой похожести, больше, чем чего-либо иного.

Но Бранд был тем, кем был, потому что совершл все это именно он, а не кто-то другой.