Генри Олди - Дорога

Вот почему мы стояли под защитой парапета, вдалеке от воды, и под нами громоздились ярусы крепостных бастионов, с раструбами огнеметов, жерлами реактпушек и лучами прожекторов, полосовавших неподвижное море… Дед Игнацио ворчал, что во взбесившихся городах человека как раз и подвела любовь к оружию, но спрута ворчанием не остановишь… А мы по-прежнему любили свое море, и Сан-Себастьян, и чернеющее к вечеру небо с проступающими разноцветными огнями, манящими к себе… Мы молчали. Я обнял Анабель за плечи и…

– А вот и наши голубки! – раздался над ухом хриплый ломающийся басок Толстого Гарсиа. На нем блестела черная кожвиниловая куртка с заклепками, сигарета прилипла к редкозубой ухмылке, и дым подозрительно отдавал чем-то сладким, приторным… Он демонстративно раскрывал и защелкивал рыбацкую наваху, а позади темнели фигуры его дружков. – И что ты нашла в этом сопляке, Белли? Пошли с нами, а он пусть себе таращится…

Звонкая пощечина оборвала очередной эпитет, готовый сорваться с губ Гарсиа. Сигарета отлетела в сторону. В следующий момент Гарсиа рванулся к Анабель, но я перехватил его, вцепившись в отвороты куртки, и швырнул на парапет. И тут же почувствовал резкую боль в боку. В глазах потемнело. Что-то липкое и теплое текло по боку, просачиваясь сквозь штаны, набухавшие…

…Я лежал на спине. Слабость раскачивала меня на своих качелях, и болел бок, куда вошла наваха Гарсиа. С большим трудом я приподнялся и сел. И увидел.

Я находился на Обзорном выступе. Отсюда скалы обрывались вертикально вниз на полторы сотни футов, и там, в гулкой пропасти, крутился и ревел Глаз Дьявола. Совсем рядом, в нескольких шагах, стоял Гарсиа и приглашающим жестом указывал в бездну. Он больше не улыбался. И его приятели – тоже.

– Тебе еще нравится смотреть на море, Ринальдо? Не хочешь ли ты взглянуть на него изнутри?

Из воронки Глаза не выплывал никто. Правда, дед Игнацио говаривал спьяну, что, если попасть точно в центр, в «зрачок», то Сатана моргнет – и тогда происходят удивительные вещи… И еще…

Парни Гарсиа схватили меня под руки и потащили к обрыву. Сам Гарсиа стоял чуть поодаль, кривя толстые губы в напряженной гримасе.

– Уберите руки! Я сам!

От неожиданности они отпустили меня, и я шагнул к краю обрыва. Бурый пенящийся водоворот ревел внизу, скручиваясь к черному провалу «зрачка», и я оттолкнулся от края, изгибая больное, избитое, распоротое, но еще послушное тело…

…Меня выворачивали судороги, я плавился, распадался на части… – Может быть, так умирают? – но смерть не была неприятной, она перекраивала меня, переделывала, сливала с водой, с воздухом; мне казалось, что я вижу себя со стороны, свое прозрачное светящееся тело, и оно текло, менялось…

…Я ощутил упругость воды, скользившей вдоль моего тела – гладкого, пружинящего! Я шумно вдохнул воздух, выдохнул. Глаз Дьявола ревел более чем в миле от меня, вокруг было открытое море, и в нем плыл глянцевый черный дельфин, который был мной!

Плавники прекрасно слушались приказов, на языке ощущались привкусы йода, водорослей и разных морских жителей, невидимые колебания отражались в мозгу четкой картиной берегового рельефа… Берег! Анабель и подонки Гарсиа!…

Я ринулся обратно, легко избегая электрических шнуров и объятий гигантского кракена. Впрочем, все они не особенно и старались меня поймать. Дикая мысль закралась в голову – а что, если и они тоже…

Воронка была уже совсем рядом, когда я наконец увидел высоко вверху оранжевое платье Анабель. Увидел – не то слово, но других у меня пока не было. Вокруг нее толпились дружки Гарсиа, и он сам стоял там, скалился, что-то говорил – и наконец обнял замершую девушку.

Через мгновение он неловко взмахнул руками, запрокидываясь назад, теряя равновесие, отделяясь от скалы, тщетно пытаясь оторвать от себя цепкие пальцы Анабель – и оранжевое платье с черной курткой зависли над пропастью! И я знал, знал всем своим новым дельфиньим знанием, что проклятый Гарсиа попадет в «зрачок», а Анабель…

Анабель!…

Я рванулся в Глаз Дьявола, неистовой торпедой взрывая засасывающую силу воронки, благодаря Небо, Бога, Сатану за то, что я больше не был человеком – я пробился, я успел – и выбросил новое послушное тело в воздух, встретив Анабель, направляя оранжевое платье туда, где чернела молчащая пустота…

…Через несколько минут в пяти милях от острова вынырнули два дельфина и, чуть помедлив, поплыли прочь, направляясь в открытое море. Слева от них темнел в тумане материк взбесившихся городов, диких вещей и рождавшихся преданий. Справа лежал тихий остров Сан-Себастьян, с его Обзорным выступом, бойницами парапета и Глазом Дьявола, из которого медленно поднималась скользкая чернильная туша колоссального спрута…

…Я сидел на кровати, слабый и разбитый, и не знал, что мне делать с открывшимся знанием. Знание было чужим, жизнь была чужая, и хотя сейчас она находилась во мне – он, тот, который Не Я, тоже не знал, что делать. Он достучался, он рассказал, он искренне хотел помочь; но кроме этого он еще и хотел… И это было страшно. Я никогда не задумывался над тем, что я – свободный человек. Я никогда не понимал, что имею Право. Право на смерть. Господи…

– Ну что ж, бес, – сказал я, – давай… Давай попробуем вместе.

За спиной заворочался просыпающийся Виталька. Еще не вполне придя в себя, он тут же ухватил меня за руку. Я повернулся и заглянул в открывшиеся глаза моего сына. И зажмурился. В глазах Витальки плескалось море.

– Папа, – сонно спросил Виталька, – а есть такое девчачье имя – Анабель-Ли?

– Есть, – за меня ответил вошедший в комнату Даниэль. Он подошел к окну, оперся о подоконник и негромко стал читать хрипловатым и жестким голосом…

– Нет, – грустно сказал Виталька. – Это все было совсем не так.