Наталия Ипатова - Ледяное сердце Златовера

— Руки прочь! — выкрикнул он срывающимся фальцетом.

Те отшатнулись, оставляя его в неприкосновенном кругу. Как с мечом, так и с огнем никто из них не рискнул бы выйти против Звенигора. Воспользовавшись секундным замешательством, Звен растолкал не очень-то сопротивлявшийся народ, взлетел на Гейзера и размашистым галопом пустил его вниз с холма. В лагерь Салазани. Златовер велел было преследовать и остановить принца, но потом махнул рукой. Наверное, я никогда и ни к кому не испытаю большего презрения, чем к этому алчному до власти старику, который, чуть открыв глаза, хватился короны и, не разобравшись, не выслушав ни от кого ни слова, насмерть оскорбил единственного, кто оставался ему безупречно верен. Как огонь, опаливший возжегшую его руку. Я отвернулся и стал смотреть в спину Звенигору, влетевшему в лагерь своей недавней противницы.

Я понял. Похоже, я вообще здесь единственный, кто способен понимать Звенигора. Это была для него последняя возможность сделать то, что хотелось. Что непременно надо было сделать. Последняя возможность самому собой распорядиться. Он не мог упустить ее. И еще я подумал, что с этой безропотной сменой короля саламандры больше мне не симпатичны.

Он на полном скаку влетел в лагерь Салазани и осадил Гейзера прямо перед ее шатром. Полотнища раскинулись, и Салазани вышла навстречу. Рванулась вперед… и, скрестив на груди руки сделала полный достоинства шаг назад. Наверное, она была тогда потрясена не меньше. В тот момент, когда он швырнул ей ее жизнь, она знала, он терял все, для чего жил сам. Результаты всех своих трудов. И в тот же миг Звенигор стал значить для нее неизмеримо больше, чем Златовер. Она сняла заклятье Ледяного Сердца, сделав ответный дар. Не уступив ни в чем.

Думаю, они обошлись без слов. Вот их безмолвный диалог.

Его прямой взгляд. Спасибо.

Чуть приподнятый в кривой усмешке уголок рта. Не за что. Не стоит.

И сразу — взгляд искоса. Задержишься? Останешься?

Его опущенные глаза. Прости. Не могу.

Сведенные брови. Увидимся?

И вспышка яростной надежды в нестерпимо голубых глазах. Буду жив!..

Конь танцевал под ним, переминаясь на месте: должно быть, Звен безотчетно слишком туго натягивал поводья. Он даже не спешился. Наверное, опасался, что тогда не сможет уйти. Вот так и поговорили. Без прикосновения. Без поцелуя. А потом он развернул коня и вновь направился в свой лагерь. К своему отцу и сюзерену. Невесть откуда вывернулась Соледад, и Салазани с плачем упала в объятия сестры.

И тогда я сказал себе: «Какого черта!» Должен же я хоть чем-то проявить себя в этой сказке? С самого начала я был своему герою абсолютно бесполезен. И потому, пока Звенигор скакал навстречу аресту, я протолкался к Златоверу, преклонил колено, как он привык, представился и рассказал ему все, что он пропустил, валяясь в коме. Не знаю, к чему он прислушивался: к моей искренности или к моему титулу. В самый раз, когда я закончил, Звенигор ворвался в лагерь, соскочил наземь, бросил меч и встал неподвижно. Сдался на милость своего короля. Стража тут же окружила его, но никто не посмел его коснуться. Златовер смотрел на сына, который без него тут стал мужчиной. Потом сделал рукой отстраняющий жест, и кольцо стражи разошлось и рассосалось в толпе.

— Иди сюда, — велел король. Ни слова благодарности. Никакого признания неправоты.

И Звенигор пошел, а я стоял и смотрел, как он уходит от меня, от Салазани, и вообще от своей сказки. Какой большой был у него день! Он принял корону — и отрекся от нее. Он победил в битве и в поединке. Он выиграл все, все потерял и все получил обратно в дар. Понял, что любит и любим. Обрел короля и отца, был им оскорблен и унижен, и утратил на его счет последние иллюзии. Добился воплощения смысла своей жизни, сделал все, что хотел… и теперь уходил, жертвуя свободой своей воли, своего ума, своей личности. Вновь в тень трона. Будто и не было героя, умницы, храбреца, а остался только сын короля Златовера. Невнятный какой-то персонаж. Мне стало грустно, я стоял совсем один и, пользуясь наступившей кромешной тьмой, давился дурацкими слезами. Когда все это начиналось, я и помыслить не мог, что это будет сказка о неблагодарности.

Одним теплым, зеленым тримальхиарским утром, самой любимой мною порой, я сидел в своей комнате и размышлял обо всем на свете. Я прекрасно выспался в удобной постели, рядом — протяни только руку! — стояли любимые книги, а завтрак, приготовленный матерью, я вообще, как божественное, комментировать отказываюсь. Я пришел к выводу, что тяготы Путешествий и Приключений — не по мне. Ненавижу ночевку в холоде, скудный походный паек и напряженную обстановку. Кстати, недавно до меня дошел слух, будто Хокмун прилюдно грозился набить мне морду. Вот еще проблема!

От Звенигора — никаких вестей. Даже не знаю, жив ли он. Надеюсь, жив. Интересно, как у него сложилось с Салазани?

Я положил ноги на табурет, закинул руки за голову и потянулся. А потом всерьез задумался о собственной личности. Что я такое? Почему и зачем я такой получился? Маленький привередливый дух с маниакальной страстью устраивать чужие дела. Я никогда не напишу серьезную книгу о саламандрах, потому что мне гораздо интереснее личность Звенигора, чем химический состав его клетки и основы политического устройства государства его отца. По коему, без сомнения, плачет небезызвестный дантов девятый круг. Правда, не могу себе представить ад в понимании саламандра. Я позволил себе помечтать о том, как бы после передачи эстафеты управляемые Звенигором саламандры вошли в общественное разделение труда. Представляете, открываешь, скажем, на фарфоровом заводике обжиговую печь, и встречаешь в упор кроткий взгляд прекрасных глаз. То же в пекарнях… Гномы свято блюдут свои секреты, но я готов поручиться, что в их плавильнях и кузнях появятся работники по контракту. По-моему, это даже чревато отраслевым кризисом перепроизводства. Да и печи никто не вздумал бы класть без консультации специалиста. Благодать. Мирная пора.

Я устроился поудобнее и окинул взглядом всю эту бесконечную историю, с самого ее начала. С Большого Драконьего Приключения моего отца. Как Златовер — воплощенный огонь, так Александр Клайгель был воплощенным светом и ветром. Впрочем, огонь — он тоже разный. Бесконтрольный, жадный, всепоглощающий — как король Златовер. И щедрый — как его благородный сын. Так вот, та первая сказка о свете, добре и ветре драконьих крыльев. Странно думать, что все началось, как хохма. Потом мой отец угодил в добротное фэнтези о любви и борьбе Добра со Злом, да еще оказался в нем главным героем. Он не выпендривался, просто так сложились обстоятельства. Потом, добившись права творить свою собственную сказку, он создал поэму о труде, куда непрошено вперся Люитен, Бог-Создатель. Что касается меня, я готов признать его наличие, могущество и даже собственную мою ему подчиненность. С одним непременным условием: насчет всего этого я оставляю за собой право на собственное мнение. От несовершенства его мира у меня болит душа. Кстати, знаете, где она находится? Я знаю. В груди, рядом с сердцем, и иногда им двоим там дьявольски тесно. Потом тут, в Тримальхиаре, заварился натуральный политический детектив с покушением на убийство моей матери, и, честно говоря, я до сих пор с большим недоверием отношусь к эльфам. Потом отец умер, и его эстафету героя принял другой персонаж. Принц Рэй. Он оказался горазд на классическую трагедию, а моя сестра Солли вполне успешно превратила ее в дамский роман. От последствий их деятельности все мы отошли очень нескоро.