Крепость на дюнах (СИ) - Романов Герман Иванович

— А что мы сделать сможем, Николай?! Мой УР только на бумаге числится, у тебя в дивизии всего восемь тысяч бойцов и командиров

— Без малого девять, по штату мирного времени, комиссар.

— А разве немцы тебе отмобилизоваться дадут, согласно нашим планам прикрытия?! Они всеми силами ударят, используя внезапность — учитывай, что атака в четыре часа утра воскресенья. Вспомни Польшу!

— Ты прав, — тихо произнес Дедаев. — До Ленинграда по дорогам тысяча верст, а германцы пройдут их всего за семьдесят дней. Сто километров каждую неделю пехота проходить будет. И это постоянно наступая — ведь не будем же мы без боя отступать?! А ведь еще паузы нужны, как минимум три, дней по десять, пусть даже пять, каждая. Тылы подтянуть, отдых пехоте и лошадям дать, пусть небольшой, боеприпасы и продовольствие подвезти. Теперь я начинаю понимать, что произойти сможет…

15–16 июня 1941 года

Кретинга — Курмачай

46-й укрепрайон

204-й строительный батальон

командир отделения

ефрейтор Зуев

— Слушайте старого Изю, молодой человек, и сержантом станете. Каждый человек в этой жизни стремится получить свой маленький гешефт. Но нужно всегда помнить — надо делиться с теми, от кого зависит твой гешефт. Если забыть про это, то лишитесь и места, и здоровья, и спокойствия — пусть вам жить столько, как мне пришлось, и никогда не хворать.

Старик вытащил фанерный ящик из-под шкафа, положил туда три пару почти новых галош, только зачем-то уже испачканных, придавил их рукою. Заметив взгляд ефрейтора, тихонько засмеялся — вот только смешок был нехороший, будто гвоздем по стеклу провели.

— Юноша, я все правильно сделал, измазав эти галоши. Ваша мама, век ей не знать болезней, и маленькие сестренки их теперь получат, и будут благодарить старика Изю. А вы бы отправили их новенькими — о, вы не знаете какой нюх бывает у людей, что желают получить гешефт, и не приложить к этому никаких усилий. Они вскрыли бы ящик на почте в том сибирском городке, и подменили новые галоши на старые — какое огорчение испытали бы ваши родные от столь подлого воровства. И это не гешефт, что приносит радость сердцу, а мерзость!

Алексей мгновенно понял, что старый еврей прав на все двести процентов, как любит выражаться учетчик из строительного управления, что закрывал наряды на опалубку возводимых бетонных укреплений. А ведь именно благодаря тому, что он вот уже два месяца следует советам этого старика, получил вместе со званием ефрейтора и существенную прибавку в денежном содержании. А за счет своевременно закрытых нарядов и представлений последовала и благодарность от начальника УНС-85 за стахановский труд его отделения, что уже числилось в батальоне «ударной бригадой».

В марте Алексея Зуева призвали на шестимесячные военные сборы, и отправили в Литву возводить бетонные коробки дотов укрепрайона. Дело насквозь знакомое — три года тому назад на действительной службе пришлось работать на строительстве Островского участка Псковского Ура. И то могли на военную службу и не взять — дети «раскулаченных» шли по «особому списку», дорога не то, что в институт или техникум, в девятилетнюю школу была закрыта. Да и в армию служить отправили не в артиллерию или связисты — в строители, которым даже трехлинейки не полагались, их лопаты да прочий инструмент с успехом заменяли. Хотя винтовку подержать в руках пришлось, обучали немного, да раз на стрельбище свозили, выдав на руки по обойме — пять патронов. Но и на присяге, конечно.

Повезло со службой, потому, вроде, как и «очистился», смог на строительство военного завода после службы попасть. И жизнь нормальной стала — койко-место в общежитие получил со своим шкафчиком, а от первой зарплаты в 348 рублей, и это после всех вычетов, налога, оплаты столовой и облигаций госзайма, почувствовал себя счастливым, как говорят — «попал на седьмое небо».

Теперь можно было, пусть жестко экономя, не только прожить вполне достойно, но и отправлять матери с сестренками по полторы сотни рублей каждый месяц. Ведь цены в магазинах стали приемлемыми — ржаной хлеб по 85 копеек, пшеничный вдвое больше, сахар по 4 рубля 10 копеек, как и дешевые конфеты — «подушечки». Колбасу брал либо «чайную» за 8 рублей, или ливерную, что была на рубль дороже. Да и махорку в пачках перестал покупать — за осьмушку (50 грамм) 40 копеек на службе платил — на содержании красноармейца лучшее позволить невозможно — на 42 рубля не пошикуешь. Но теперь дымил не «Боксом» или «Ракетой» за 35 копеек, а брал папиросы «Норд», что стоили почти вдвое дороже.

Но это было пределом его возможностей — в магазинах цены «кусались» весьма серьезно — несоленое масло в 19 рублей, копченая колбаса со шпиком 29, макароны по 4 рубля, булочка с маком и изюмом целковый, печенье червонец, а за бутылку водки нужно было выложить 11 рублей с полтиной. Хорошие папиросы «Беломорканал» два рубля за пачку с «картой», а «Казбек» так все 3 рубля 15 копеек стоил, будто на ней конь под джигитом настоящий, а не нарисованный. Но табак в папиросах замечательный — один раз купил, чтобы попробовать.

На такие дорогие товары только посмотреть можно, ну раз в год купить, не чаще. С трудом откладывал по тридцать рублей — нужно было купить ботинки, присмотрел за 182 рубля, и костюм — за 354 рубля. А вот про хорошее пальто нужно было забыть — из доброго сукна на все шесть сотен тянуло, два года откладывать бы пришлось.

Приличная одежда необходима для будущей учебы — собрался в техникум на вечернее отделение поступать, видел, что с образованием и продвижение по службе есть, и зарплата намного больше — инженера по семьсот рублей получали. Теперь после отбытия сборов возьмут, ведь ефрейтором стал, только бы экзамены сдать…

— Так, а вот платьица твоим сестренкам сам пошил — я весь гарнизон обшиваю, что при царях, что при Тарибе, что сейчас, при Советах. Вчера платье супруга генерала заказала — все советовала как шить, будто я этим делом всю жизнь не занимался. Сам посуди — даже в старое время генералу мундир пошить с золотым шитьем триста рублей серебром платили. Вроде дорого, так и сукно английское шло. А супругам их нарядов на тысячу рублей шить можно было — все дамы шли к старому Изе. А сейчас совсем худо — никому такие платья с кружевами не нужны, балы в четырнадцатом году закончились. Эх, горе наше…

Старый портной тяжело вздохнул, его глаза за толстыми стеклами очков были печальными. По щеке поползла слезинка.

— Платьица завернем в газетку, вот так, а сверху грамоту в рамке — она ведь с изображением самого Сталина, и с красными знаменами. А подпись настоящего подполковника, перед которым в прежние времена купцы тянулись, околоточные во фрунт становились. Да печатью заверена — родительница твоя на стену в рамке повесит, гордиться может. И снисхождение им будет — ты теперь сам человек заслуженный, при царе ефрейтор уважение имел, в городовые завсегда с охотой брали. А ты мастером станешь, как на завод воротишься и отучишься — с тростью ходить будешь, комнату свою получишь, а то и квартиру снимешь, как в старое время.

Еврей на русском языке говорил хорошо, в Литве таких было мало — по крайней мере, Алексею только один такой встретился. И непонятно почему принялся его опекать, да и его внучка Рамуне, чей отец был литовский коммунист, поглядывала на Зуева как-то странно, постоянно краснея — девушка работала на почте, была комсомолкой, и можно не сомневаться, что завтра посылка ею будет отправлена…

— Суситинкам дар карта? Ту ман патинки.

Алексей потряс головой — девушка заговорила с ним на литовском, которого он не знал, так с десяток слов. Они доехали до Курмачая на ее велосипеде — сердце в груди замирало, когда он крутил педали, и с упоением вдыхал запах ромашки, что шел от ее пышных волос. Рамуне сидела на раме, и когда он к ней прижимался грудью, обхватив руками, которыми держал руль, то сердце замирало от счастья.

К сожалению, пять километров дороги оказались на удивление короткими — он видел поставленные палатки стройбата, да два уже построенных, только невооруженных дота. Расставаться не хотелось — но единственный выходной за последний месяц закончился.