Ник Перумов - Боргильдова битва

Недолго совещались асы под высокими сводами Валгаллы. На удар принято отвечать ударом, на коварство — коварством. Отец Дружин не колебался, выведя рати асов навстречу воинству Ванахейма, и первым, не колеблясь, метнул своё неотразимое копьё им навстречу, пролив первую кровь.

Что потом долго ставилось — и ставится — ему в укор.

Но говорить о мире можно лишь с теми, кто ценит мир и желает его.

Но сесть за пиршественный стол можно лишь с теми, кто — даже поссорившись — берётся за меч, а не за яд.

Так началась первая битва, но удача отвернулась от асов. Трудно поверить в такое, что боги Один и Тор, Хеймдалль и Видар, Тир и Вали могли уступить кому бы то ни было в сражении. Но выше говорилось уже, что магия Ванахейма сильна, им даровал её сам Лунный Зверь, великий первомаг Хьёрварда, и Отец Дружин, поняв, что сегодня победа склоняется на сторону врага, повелел своему воинству в полном порядке отойти под защиту стен Асгарда, что и было исполнено в точном соответствии с его словом.

(Комментарий Хедина: все отступления, что мне доводилось видеть «совершаемыми в полном порядке» представали исключительно в летописях, чьи составители тщились потрафить или самому полководцу, отдавшему приказ, или, к примеру, его потомкам или сторонникам.)

Ваны встали лагерем вкруг Асгарда. Столь могущественна была дарованная Лунным Зверем магия их, что во прах рухнули сами стены крепости асов, почитавшиеся ими несокрушимыми. Долго можно повествовать об этой войне, как она шла, как совершались вылазки и отбивались штурмы, но Гулльвейг, послужившая поводом к ней, не приближалась более ни к Асгарду, ни даже к Ванахейму, казалось бы, вступившемуся за неё. Лишь изредка враны и волки Отца Богов замечали её в разных частях Большого Хьёрварда, наставлявшую избранных ею дев и жён в искусстве чародейства, но тропу богов она более не пересекала.

Так или иначе, но пришёл конец и войне с ванами. Сражения принесли немало славы асам, свершившим множество доблестных дел, и немало убытков ванам, позабросившим свои уютные пажити, в отсутствие хозяев заросшие тёрном и болиголовом. Ваны запросили мира.

(Комментарий Хедина: трудно поверить, что «запросили мира» именно ваны, осадившие вражескую твердыню и обрушившие её стены. Впрочем, речь здесь по большей части идёт не о войне асов с ванами, а о таинственной волшебнице Гулльвейг, невесть откуда взявшейся, пережившей все усилия асов покончить с нею и потом занявшейся обучением ведьм. Последнее, гм, заставило меня вспомнить одну Истинную Чародейку в пору расцвета моего Поколения, хотя непонятно, хотел ли Старый Хрофт специально подчеркнуть эту связь или так получилось случайно. Тем более странно, что Отец Дружин не попытался отыскать эту самую Гулльвейг после, будучи в зените могущества. В конце концов, всегда можно было взять с собой Тора с его могучим Мьёлльниром. Оставлять такую угрозу… совершенно в духе Старого Хрофта!)

Здесь кончается повесть о Гулльвейг, рассказ о случившемся на самой заре этого мира. Но, как это обычно и бывает, рассвет задаёт дорогу полдню, а тот, в свою очередь, указывает путь сумеркам, открывающим врата ночи.

Так и случилось.

Громокипящий пламенный котёл в жерле исполинского вулкана, он изрыгает высоко в аэр чёрные потоки дыма и пепла. По склонам струится огненная лава, достигает моря и замирает, окутавшись клубами пара, отдав великому океану свои ярость и жар.

Высоко над землёй, пронизав воздушные толщи, извергнутый вулканом дым достигает хрустального небосвода, обволакивает перекинутый от земных пределов радужный мост, что тянется к крепости, опирающейся на ещё недавно вольные облака, а ныне изловленные, зачарованные и поставленные нести службу.

Под копытами золотовыйного восьминогого жеребца бьётся пламя, мечется, не в силах вырваться. В левой руке всадника — поводья, в правой — копьё, покрытое резными рунами. Прижата напором ветра к груди седая борода.

Всадник стар. Он не помнит себя молодым. Сколько смотрят на мир его глаза, волосы его всегда были седы, а борода и усы спускались до середины груди. Ему кажется, что таким он и возник, таким родился. Ни отца, ни матери всадник с копьём не помнит. В легендах люди сами придумают им имена — Бор и Бестла, но это лишь звуки, ничего больше.

Наездник не помнит себя молодым, но знает, откуда он взялся, осознаёт собственное рождение, что даровано очень немногим.

В видениях-снах он видит зарождающуюся в непроницаемой бездонной черноте неба искру, огневеющую, словно сердце и первоначало всего пламени, полыхающего в мире, племён мира. Что за ней, за этой искрой, что породило её, откуда начался и в чём почерпнул силу её стремительный бег — всадник не ведает, но чувствует. Громадную, непредставимую и неохватную мощь, творящую жизнь и её же поглощающую. Всадник не в силах охватить эту мощь собственным разумом. Он лишь знает, что порождён ею, с целью или же без оной — ему безразлично. У него есть дело, есть долг, есть соратники и сородичи, есть враги, есть дом — что ещё потребно мужу и воину?

Восьминогий жеребец мчится сквозь небо, на север, туда, где ветер в ярости бросается на вставшие дыбом льды, где от края до края раскинулись замерзшие моря. Вдоль берега, где угрюмые чёрные торосы гордо отказываются от снежной шубы — пещеры инеистых великанов, ётунов, смертельных врагов всадника на восьминогом жеребце и его собратьев. Они могущественны, повелевают дикими, враждебными всему живому стихиями, могут насылать свирепые ураганы и метели, сквозь которые едва пробьётся даже лучший под этими звёздами восьминогий конь. Ётуны умеют начертить на вечных льдах такие руны, что на помощь им, даже против собственной воли, приходят огонь и земля.

Испокон веку великаны властвуют над некогда породившей их замёрзшей водой, оставив своим противникам воздух. Земля и пламя не встали ни на ту, ни на другую из сторон.

Всадник знает — ему не уничтожить всех ётунов. Но и великанам никогда не взять верх, чего упрямые верзилы никак не желают признавать.

Пока цело великое древо мира, ясень Иггдрасиль, видимый лишь посвящённым, пока питают три его корня три заповедных источника — победителя в этой войне не появится.