Владимир Свержин - Корни огня

Париж радостно встречал государя. Каждый в его стенах понимал: начало их благосостоянию пошло с того дня, как франкские кесари избрали столицей их окруженный речной стремниной городок. Ремесленники, купцы, монахи, воины и заезжие жонглеры — все стремились быть поближе ко двору и повелителю. Город разрастался и уже не помещался на острове. Предместья его раскинулись по обе стороны полноводной Сены, заставляя всерьез задуматься о наведении мостов.

Пока же с берегами старую Лютецию Паризиев связывали наплавные переправы, вздрогнувшие под копытами коней и колесами возов, совсем как живые существа, когда на спины им вступил кортеж. Ворота крепости были распахнуты, и потомки давних негостеприимных галлов щедро устилали цветами дорогу молодого государя.

Тринадцатилетний отрок с длинными черными волосами, забранными под блистающий золотой венец, поднялся в седле, скупо и без особых эмоций приветствуя свой народ. Впрочем, радостные горожане легко списали его мрачность на пережитое горе и понятную растерянность — все-таки не каждый день мальчишке доводится принимать ликование тысяч восторженных подданных.

За монархом двигалась свита, за ней — высокие посольства, спешно прибывшие в Париж, чтобы поздравить юного кесаря. Первыми в кортеже выступали посланцы святейшего Папы Стефана II.

Толпа одобрительным шушуканьем встречала кардинала Гвидо Бассотури — легата его святейшества. Моложавый статный римлянин с лицом патриция времен расцвета империи для столь торжественного случая сменил коня на открытый паланкин и уже этим вызвал восторг парижанок и смятение мужской половины населения. Раззолоченные, украшенные драгоценными шелковыми полотнищами носилки, влекомые двенадцатью мускулистыми невольниками-маврами, были в новинку для Парижа и служили предметом зависти всей местной знати. Казалось, лишь Дагоберт да его нурсийские спутники не проявили ни малейшего интереса к невиданной штуковине.

— По-моему, он злится. — Бастиан устремил взгляд к облаченному в алые одеяния святоше. — Я имею в виду кардинала.

— По-моему, он и злится оттого, что его имеют в виду, — вглядываясь в лица встречающих, насмешливо бросил Сергей. — Сперва в город не пустили, а теперь Дагоберт вместо того, чтобы бегать вокруг его папамобиля, кричать «ух-ты!» и спрашивать, как оно бибикает, лишь кивнул, будто очнулся ото сна. Ни тебе целования перстов, ни припадания к туфле — какая бесцеремонность!

Но меня вот что беспокоит. Сам кардинал вряд ли захочет марать руки, а в его свите вполне могут обнаружиться энтузиасты-мокрушники. Ты у нас менестрель, тебе закон не писан. Возьми-ка эту свору, то есть свиту, под контроль. Что за рожи, куда смотрят… Ну, ты понял.

— Честно говоря, не очень.

— Печально. Ладно, упростим задачу: когда начнется аудиенция, а свита, как ей и положено, завалит в ближайший кабак, — твое дело окопаться там раньше них. Бренчи на своей балалайке, напевай военные песни, между делом заливай напропалую, мол, кесарь без твоей колыбельной засыпать отказывается… В общем, езди по ушам и смотри, шо из этого выйдет.

— Но зачем?

— Валет, иногда ты меня удивляешь. Это что, воздух Парижа расслабляет мозги или общение с богемским львом привело в расстройство твой неокрепший разум? Затем, чтобы послушать, кто и что у тебя будет спрашивать. А заодно и наладить связи при кардинальском дворе. При этом не хотелось бы, шоб тебя воспринимали как засланца Дагоберта, а так, мало ли, праздношатающийся свободный менестрель — нынче здесь, завтра там. Да, вот еще: перед употреблением мозгов по прямому назначению хорошенько прополощи рот вином, пусть со стороны кажется, шо ты на радостях набрался, как стекольщик. Надеюсь, от столь нетривиального употребления спиртного ты не захмелеешь.

— Я же француз! — возмутился Ла Валетт.

— Это и напрягает. Был бы из наших — не спрашивал бы.

— Мы, французы, умеем пить вино.

— Та шо ты говоришь! — горестно вздохнул инструктор, осаживая коня и остолбенело глядя на старинный собор. — А скажи, тот француз, шо соорудил одоробло страхолюдное у входа в храм, — тоже пить умел? Как по-моему, вместо того, чтобы пить доброе вино, он курил шо-то непотребное.

Стажер проследил за взглядом Сергея. В римском портике, увенчанном крестом, под аркой врат тяжеловесного романского храма, по-видимому пристроенного к портику веками двумя позже, виднелась скульптура, которая и привлекла внимание Лиса.

— Шедевр темновекового абсурдизма, — тоном заправского экскурсовода продолжил Лис. — Святой Георгий затыкивает стрелой трехголового скакового крокодила, предварительно дав ему по носу и наставив рога.

— Господин инструктор, — Бастиан спрятал предательский смешок в кулак, — это Беллерофонт, побеждающий химеру. Поскольку Церковь сейчас считает химер воплощением греха, этот античный герой превратился в аллегорию добродетели. Если не ошибаюсь, это храм Страстей Господних.

— И впрямь, страсти Господни, — хмыкнул Лис.

— До нашего времени эта церковь не сохранилась.

— Ну, до этого, как видим, сохранилась. А вот переживет ли — не факт. Ладно, к делу не относится. Не забудь присмотреться в кабаке, кто из святош умеет обращаться с оружием и при случае готов пустить его в ход.

— Но как?

— По манере двигаться, и, главное, смотреть на оппонента, как на возможную жертву. То есть, улыбаясь и высматривая, куда удобнее и быстрее воткнуть кинжал.

— Быть может, вероятный убийца — вовсе не монах, а кто-то из свиты.

— Может, и так. Однако на монахов подозрение обычно не падает, потому именно к ним стоит внимательно приглядеться. Впрочем, ты прав, никого нельзя сбрасывать со счетов. О, а вот это, я так полагаю, дворец.

Какому патрицию довелось править этой землей от имени и по поручению Сената и римского народа в эпоху расцвета империи — не ведомо, но он вовсе не намерен был жить в одной из тех хибар, что служили кровом местному населению. В истинно патрицианских традициях он построил виллу на острове Ситэ, окруженную садом и обнесенную довольно высокой каменной стеной. Можно предположить, что древние паризии часами толклись у забора, пытаясь разглядеть это чудо архитектуры, а заезжих гостей водили похвастаться хоромами.

В самом Риме жилище этого сановника числилось бы вполне заурядным, но здесь, стоило лишь первым Меровингам обратить внимание на этот город, старая вилла обрела статус резиденции правителя. Теперь вокруг нее, точно цыплята около курицы, жались строения поменьше и попроще, но сохранившие заметные черты первоначального образца. Именно в них обитала местная знать и высокие гости.