Робин Мак-Кинли - Красавица

– И не забудь про мешковатые фартуки, которые ты пророчила, – добавила, улыбнувшись, Хоуп.

И никто не вспомнил про гоблинов, драконов или волшебников.

День торгов наступил слишком быстро. Мы втроем провели его, укрывшись в комнате Грейс, которую переделали для нашей семьи на деньги от продаж имущества; дрожа в объятиях друг друга, мы слушали незнакомые голоса и шаги в наших комнатах. Отец уехал на целый день проверять записи на верфи; Жэрвейн остался за главного - разбираться со списками вещей на продажу и тех, что нужно было оставить, и он же отвечал на все вопросы.

В конце дня, молодой человек постучался к нам и мягко сказал:

– Все закончилось. Теперь выйдите и выпейте чаю.

Осталось много мебели, ведь мы пробудем в доме еще пару недель: как подсчитал Жэрвейн, этого времени хватит, чтобы полностью собраться и уехать. Но многие мелкие вещи – китайская миска отца, восточные коврики, вазы, небольшие столы, картины со стен – все ушло, и дом выглядел заброшенным. Мы втроем ходили из комнаты в комнату, держась за руки и молча подсчитывая проданные вещи, в последних лучах уходящего солнца. Дом пропах табачным дымом и незнакомыми духами.

Жэр, после того, как оставил нас на полтора часа, забрал нас из гостиной, где мы наконец-то остановились (в ней было наименее заметно опустошение), и сказал:

– Пойдем вниз, поглядим, что друзья вам принесли.

Он отказался говорить еще что-то и поторопил нас вниз, на кухню. Отец встретил нас на парадной лестнице, уставившись на темное пятно на обоях, и он пошел с нами. Внизу, на столах и стульях, и кухонных полках лежало множество вещей, в основном еда: копченая ветчина и бекон, оленина, банки с консервированными овощами и вареньем, некоторые с дорогими яблоками, персиками и абрикосами. Лежали кучей ткани: клетчатый хлопок, муслин, лен и добротная шерстяная ткань; была кожа, мягкая и аккуратно растянутая; и были три тяжелых меховых плаща. Была там и канарейка, которая исполнила трель, когда мы уставились на нее.

– Им не следовало этого делать,– сказал Отец.

– Я, в самом деле, не знал, – ответил Жэр, – и рад этому, потому что не уверен, что попытался бы их остановить. Но я сам обнаружил все это только несколько минут назад.

Отец стоял в оцепенении; он был очень строг насчет благотворительности по отношению к нам и в оплате своих долгов, даже когда собратья-купцы хотели негласно их отменить, ради старой дружбы.

Несколько слуг пожелали остаться с нами, даже без жалованья, пока мы не уедем; и хотя мы не могли даже накормить их, Отец не смог заставить себя их отослать. Одна из них, девушка по имени Руфь, сейчас спустилась по лестнице из буфетной и сказала:

– Извините, мистер Хастон, там мужчина, хочет видеть Мисс Красавицу.

– Ну ладно, – произнесла я, гадая, кто же это. – Можешь пригласить его сюда.

Отец тревожно пошевелился, но не сказал ни слова. Остальные посмотрели друг на друга на мгновение, а затем послышался стук тяжелых ботинок на лестнице и Том Блэк появился на пороге.

Том разводил, ухаживал и тренировал лошадей; у него была конюшня в городе и племенная ферма за городом и его отличная репутация была известна почти по всей стране. Он продавал лошадей для наемных экипажей или охоты, и все наши животные были куплены у него. Мои сестры владели (до этого утра) двумя красивыми, круглыми кобылками с мягким нравом; а для меня, сидящей в седле чуть лучше, чем остальные, был куплен высокий поджарый гнедой, который мог перепрыгнуть все, что оставалось без движения на несколько секунд. Но настоящей страстью Тома были Великие Лошади, высотой в восемнадцать ладоней, происходящие от больших, тяжелых коней, на которых ездили рыцари в своих доспехах весом в сотни фунтов; такие лошади сотрясали землю, когда мчались во весь опор. По всей стране многие отборные лошади, тянущие повозки и плуги, могли сравниться в силе и размерах с полукровками от этих боевых коней; но лошади, которых выводил Том, были стройны и прекрасны, и на них ездили принцы.

– Твой конь, – сказал он мне. – Я оставил его в конюшне. Думал, будет лучше, если сказать тебе, чтобы ты могла придти поздороваться, помочь ему освоиться; ему одиноко одному, особенно сейчас, когда мелочь уехала.

Мелочью называли наших лошадей для прогулок и экипажей, которых раскупили новые владельцы.

– И его седло. Только старое. Немного изношено, но прослужит тебе некоторое время.

Я глупо смотрела на него.

– Чего уставилась, девочка? – раздраженно сказал Том. – Великодушный. Он в конюшне, ждет тебя. Говорю, сходи пожелать ему спокойной ночи, а то он не уснет от волнения.

– Ты не можешь подарить мне Великодушного, – наконец произнесла я.

– Я и не дарю, – ответил Том. – Никаких тут подарков. Он просто есть не будет, если ты уедешь без него, я уверен. Он скучал по тебе эти прошедшие недели, ты так редко приходила, он волнуется. Так что бери его с собой. Большой сильный конь – пригодится.

– Но Том..., – я сказала беспомощно, гадая, почему никто больше не говорил ни слова. – Он же очень дорогостоящий конь, ты же не хочешь, чтоб одна из твоих Великих Лошадей тянула повозку, а это все, что он будет делать у нас. Он предназначен возить Короля.

– Не понравится ему возить Короля, – возразил Том. – Конь сделает то, что ты ему скажешь. Не думаю, что нужно говорить тебе хорошо с ним обращаться, так что прекрати болтать глупости и иди в конюшню. Он будет волноваться, если не придешь. Доброй ночи, мисс.

Том сказал это, кивнув нам троим. «Сэр», – Отцу и Жэрвейну. И он потопал вверх по лестнице.

Мы услышали как Руфь его выпустила; задняя дверь закрылась и наступила тишина.

– Ну что ж, сделаю, как он говорит, – пробормотала я, уставившись на пустую лестницу.

Отец засмеялся: его первый искрений смех, что мы слышали с тех пор, как пришли неприятности.

– Это уж слишком для нас, – сказал он. – Боже благослови их всех, нам лучше уехать из города, пока нам не пришлось брать с собой слишком много вещей.

– Что же это за конь, который не будет есть, если ты его оставишь? – спросил Жэрвейн.

Я покачала головой.

– Это ерунда – он просто подарил его мне. Не знаю зачем. Я раньше много времени вертелась у его конюшни.

– Лошади – это единственное, что может отвлечь ее от драгоценных греческих поэтов, – сказала Хоуп. – А Том говорил, что она одна из всех женщин, которых он знал, может превосходно держаться в седле.

Я оставила это без внимания.