Андрей Звонков - Дорога на Регалат

От этих слов Витунг замер. Скандал был не первым… Несколько мгновений он молча изучал дочь, потом махнул рукой:

— Не глупи. Куда ты пойдешь? Февраль на улице. Сама говоришь, ни друзей, ни подруг… — он подошел ближе: — Послушай, этот будет последним. Сделаем все красиво. Отпустим и сообщим, чтоб больше никого не присылали. Хорошо?

— Последним был прошлый, я все поняла, — Атрелла достала из шкафа дорожную кожаную сумку, кинула туда белье, теплые штанишки, свитер крупной вязки из некрашеной шерсти, туда же сунула недочитанную книгу. Она не шутя собиралась уйти. Отец молча наблюдал за сборами.

— А солнечное затмение… не самое важное в жизни явление, папа. Мне важнее, чтоб мой отец был уважаемым человеком, а не мишенью для насмешек.

— Ну, пожалуйста, Трелька… не делай глупости. Ты ж еще маленькая. Ну, куда ты пойдешь?

— Не твое дело. Мне уже семнадцать, — она дунула вверх, сметая с разгоряченного лба налипшие волосы. — Этот разговор у нас уже не первый… — дочь снова провела рукой по горлу. — На-до-е-ло!

Она сгребла в сумку с полочки немудреную косметику, достала из заначки мешочек с литами, заработанными летом в портовом госпитале. Потом принялась, тужась и краснея, натягивать на шерстяной носок кожаные зимние сапоги на толстой подошве.

Отец понял, что Атрелла уже не свернет с выбранного пути. Он развел руками:

— Ну, погоди… помоги мне с этим, ты ж знаешь, что без помощи я один не справлюсь.

— И не подумаю! Ищи себе помощника сам, плати ему… а я, — она накинула меховой плащ с капюшоном, перепоясалась плетеным ремешком, — вернусь, когда узнаю, что ты работаешь в госпитале нормальным лекарем.

Атрелла вытащила из шкафа посох черного дерева, инкрустированный серебром, подарок старинного друга отца — но подарок ей. На набалдашнике посоха читалась надпись: "Кто хочет — ищет способ, а кто не хочет — причину".

Витунг вышел в прихожую, задумчиво грызя нижнюю губу, остановился у входной двери. Внутренняя борьба на его круглом лице почти не отражалась. Отказать гендеру он не мог и не хотел, терять дочь — тоже. Он надеялся, что ее подростковый порыв, каприз исчезнут, как только она выйдет в февральский метельный вечер. Лучше выждать, чем топать ногами и кричать: "Не пущу!". Она ему нужна. Как помощница. Пусть идет — замерзнет и вернется.

Атрелла перекинула через плечо сумку и повертела посох в руках, раздумывая, брать ли его. Вещь дорогая, но тяжелая. Она не спешила, давая отцу убедиться в твердости ее намерений, подошла к двери, обернулась.

— Ну, прощай, папа, — резко дернула ручку засова, и этот лязг запомнился Витунгу вместе со словами дочери: — Может, еще и увидимся. Как устроюсь — напишу.

— Подожди! — Орзмунд бросился следом, но распахнувшаяся дверь под ударом ветра захлопнулась, больно ударив по лицу. Он схватился за нос. Между пальцев брызнула кровь. Лекарь зажал крылья носа, кровь потекла по руке и капнула на пол. Витунг вышел во двор, двумя руками собрал с перил в ладони горсть колючего снега и приложил к лицу.

В метели уличные столбы светились желтыми пятнами, и белое крошево заметало маленькие женские следы. Он постоял пару минут и вернулся в дом. По лицу его катились капли — таял снег, или это были слезы?..

Атрелле повезло. Выйдя на городскую площадь, она увидала зеленый и красный фонарики междугороднего парового дилижанса до Ганевола. Она постучала в водительскую дверь. Отодвинулась форточка, и высунулась бородатая молодая физиономия:

— Куда на ночь глядя?

— Дяденька, мне в Ганевол, места есть?

— Есть, есть, если деньги есть! — сказал рыжий. — Иди с той стороны, скоро отправляемся.

— А сколько до Ганевола?

— Один рыжий! — сказал рыжий водитель и, рассмеявшись, закрыл форточку.

Один лит. Это много. Атрелла пересчитала содержимое кошелька — тринадцать литов. Один сейчас — останется двенадцать. А в Ганеволе еще гостиницу нужно найти. И все-таки она зажала в пальцах монетку.

В дилижансе пассажирским был второй этаж. Атрелла отдала монету и поднялась по лестнице. На лавках сидели три человека и два фардва. Рыжий поднялся следом за девушкой, пересчитал пассажиров и сказал радостно:

— Ты — шестая! Счастливое число. Едем!

— А долго до Ганевола? — спросила Атрелла.

— Часа три-четыре, если метель не кончится. До полуночи будем в городе.

Только сейчас она рассмотрела рыжего водителя: было ему тоже лет семнадцать, а по ранней растительности на лице, чуть выкаченным синим глазам, короткой шее и в общем невысокому росту Атрелла безошибочно определила в нем фардва-полукровку.

Дилижанс был последним словом технической мысли. И хотя он, как и его предшественники, работал на перегретом пару — в отличие от них, воду грели не маги и не угольная топка, а недавно открытый минерал орион, способный нагреваться до пятисот градусов, если его масса достигала полутора килограммов.

Атрелла тонкостей всего этого не знала, просто однажды папа прочитал в вечерней газете, что теперь найдена достойная замена углю и магам-тепловикам — орион. Те маги, что работали на транспорте, пытались возражать, спорить, но места рабочие для них нашлись быстро — они всегда есть — и возражения скоро утихли. Рабочих мест стало еще больше.

В салоне было тепло. Атрелла устроилась на лавочке недалеко от лестницы, привалилась плечиком к окошку и стала ждать, когда, наконец, дилижанс тронется. Рыжий водитель копошился на первом этаже, сопел, пыхтел, чем-то стучал, но вот хлопнула дверь и послышался второй голос — видимо, напарник пришел. Из недр дилижанса донеслось равномерное чуханье, шипение, и огромная машина, задрожав, покатилась по каменистой, припорошенной снегом дороге.

Дорога вела на юг. Атрелла думала: что делает отец? Наверняка сейчас или разговаривает с гендером… или нет, пошел, наверное, к бывшему своему помощнику из госпиталя — Гедерину. Хотя вряд ли, если и пойдет, то не на ночь глядя. Один он не решится делать операцию. Обязательно нужен ассистент, который контролировал бы работу сердца и легких оперируемого. Все-таки отчасти отец прав — это не бородавку срезать и не увеличить грудь моднице или половые принадлежности ловеласу, это полная переделка организма, от скелета частично, до половой сферы. Она всегда любовалась работой отца, несмотря на то, что последний год на его столе лежали одни лишь ломучие гендеры — работой виртуоза невозможно не любоваться. Руки лекаря — его инструмент. От кончиков аккуратных, закругленных и чуть заточенных ногтей до локтя. Каждое движение выверено и завершено.