Книга скорбящей коровы - Уолтер Уангерин

С Петухом-Повелителем в зубах он потрусил через лагерь.

Ладно, смерть есть смерть, какие уж тут сомнения; но одна смерть более прилична, и почтенна, и величественна, нежели другая. И чем дальше тащил его по лагерю Мундо Кани, тем более сознавал Шантеклер недостойность именно такой смерти.

Сейчас его ноги и крылья были собраны в пучок этими тисками, голова свесилась вниз, а гребешок волочился по пыльной земле. Наряду с высокими, трагическими чувствами, борющимися в его душе, Шантеклер начал испытывать легкий приступ раздражения: если где и отдавать концы, то рот не идет просто ни в какое сравнение с насестом.

Что, в конце концов, собирается делать этот Пес? Что такого могло произойти снаружи, что невозможно было бы сделать в Курятнике, и сделать лучше? Убийство везде убийство. Оно в публике не нуждается. Шантеклерова вспышка раздражения сменилась явным недовольством; и, несмотря на боль, он сделал попытку извернуться, прошить горло Мундо Кани острием Тесака; но попытка оказалась безуспешной. Шантеклер отказался от нее и огляделся вокруг.

Гляди-ка! Его собственные животные — животные, ради которых он насмерть бился с Кокатриссом, животные, коим он был Повелителем и властелином, — они выстроились по обе стороны от Мундо Кани и глазели на это унижение!

Так что же собирается делать этот Пес?

Сначала животные только смотрели в изумлении, просто ошеломленные, и ни один из них не попытался помочь своему Повелителю или хотя бы выразить сочувствие. Они разевали рты, а Шантеклер мучился. Что была его смерть? Зрелище для любого зеваки?

Но затем выскочил Тик-так, Черный Муравей. Возможно, долгое напряжение этой войны вконец повредило его манерам, его воспитанию, его солдатской выдержке. Или, может, столь невероятная близость Уирма и реки освободила чувства. Как бы то ни было, при виде этого зрелища Тик-так разразился безумным хихиканьем. У него не было подобных намерений. Как только хихиканье вырвалось наружу, он остановился и погрузил в пыль свою крохотную черную головку. Но его маленькое тело сотрясалось, и хихиканье все равно вырывалось наружу.

С этого хихиканья все и началось. Как по команде, тысяча черных муравьев сломали свои ряды, и все они до одного тоже принялись хихикать. И тогда захихикали многие животные. Они как могли скрывали свое хихиканье. Они стыдились его. Но поделать ничего не могли и продолжали хихикать.

Голова Шантеклера, его гребешок и бородка мешком свисали с одной стороны рта Мундо Кани. С другой стороны торчало гордое знамя его хвоста. И Мундо Кани очень высоко держал свою голову со всеми этими украшениями.

Но хихиканье оказалось лишь прелюдией грядущих событий. Оно оказалось брешью в мощной крепостной стене; и коли отыскалась эта брешь, не заставил себя ждать и прорыв. Прорвало животных. Они трясли головами, пытаясь сбросить с себя наваждение, их переполняло сознание вины, но, совершенно от себя независимо, они взорвались. Они расхохотались.

Шантеклер больше не был раздражен. Он был уничтожен.

— Ты, мешок! — кричал он; и боль, пронзившая его с этим криком, доказала, что эта нелепая поездка вовсе не сон.

Но Мундо Кани не обращал внимания — ни на ярость Петуха-Повелителя, ни на окружавший его со всех сторон безумный хохот. Он уверенно продолжал свой путь к стене.

— Да что за дьявольщина творится с вами? — изрыгал Шантеклер из своей перевернутой головы.— Я вам велел убираться! Не меня убирать!

И он закашлялся.

Боль отступила на задний план, позор мучил Петуха куда сильнее. О, он готов вынести любую боль, только бы вбить несколько крепких, кровью пропитанных слов в башку этой возмутительной дворняжки!

Повсюду вокруг них животные валились от хохота, не в силах удержаться. Хорьки бились в судорогах и катались по земле. Выдры ерзали на спинах, лягая воздух и держась за бока. Овцы ухмылялись уголком рта. Свиньи опускали глаза и мерзко рыгали. Утки и гуси подняли дикий гогот, и даже куры — подумать только, куры! — куры кудахтали, как дуры набитые!

Весь лагерь трясся и хихикал, орал, ревел, фыркал и хохотал. И они больше не стыдились этого! На самом краю величайшего бедствия они все обезумели. А Мундо Кани, с пастью, набитой Петухом-Повелителем, с высоко поднятой и целеустремленной головой, не обращал на это ни малейшего внимания.

Но Шантеклер — чем хуже ему было, тем лучше он чувствовал себя. Он горячо молил о возможности пинать некий нос, пока тот не распухнет до размеров дерева. Он был готов. Во имя Создателя, ради мести он снова был готов к жизни!

— Эй! Ты, сундук! Есть разные способы носить Повелителя среди его животных!..

БУМ!

Вода поднялась прямо над краем стены — волна, что заслонила небо, а затем отступила.

319

Глаза Шантеклера вылезли из орбит. Он замолчал. Животные тоже враз притихли перед исполинской волной и близостью ее сокрушающей мощи.

Только Мундо Кани остался невозмутим. С той же скоростью он шел прямо к стене. И когда он достиг ее, то без малейших колебаний вскарабкался наверх.

БУМ!

Волна поднялась прямо перед лицом Шантеклера. Он хотел кинуться прочь от бушующих вод, но не мог. Мундо Кани положил его на вершину стены, а затем прижал его лапой — и смотрел ему в глаза.

— Мундо Кани! — закричал Шантеклер. — Взгляни на нее!

Пес не смотрел, но смотрел Петух. От рва до горизонта простиралась река, к небу вздымались огромные валы. Гигантские волны этого моря устремлялись к лагерю и разбивались о его утлую стену. Громадные, разъяренные волны, пенящиеся в бешенстве своем, набрасывались на стену, взлетали в небеса, шипели, исходили брызгами, а затем отступали, обрушиваясь ливнем.

Животные сбились грудой посреди лагеря. Они сразу же ощутили, как ничтожно мало их было. Но Пертелоте шагнула из толпы и теперь сама приближалась к стене.

— Пертелоте! — крикнул Шантеклер. — Тебе не следует быть здесь! Вернись назад! Спасайся!

БУМ!

Но ни волна, ни Петух не смогли повернуть ее. Она начала взбираться на стену.

— Прости этого Пса, — завопил Мундо Кани прямо в ухо Шантеклеру, — но Петух был не прав. Он не собирается умирать. И все еще можно что-то сделать.

Теперь с ними была и Пертелоте. Будто выполняя свой долг, она с необъяснимой силой сжала Петуха, и Пес убрал свою лапу.