Надежда Первухина - Иероглиф «Измена»

Чтецу рукоплескали. Он – совсем юный, но уже отмеченный небрежным поцелуем славы – взмахнул рукой с раскрытым веером и крикнул:

– Еще по кувшину шансинского всем! Да что за служанки в этом заведении – их не дозовешься!

В ответ раздался возмущенный возглас:

– Неправда ваша, достойный господин! Мы уже все ноги оттоптали, без конца подавая вам вина и закуски!

Молоденькая и оттого прелестная служанка, набеленная и насурьмленная сверх всякого разумения, принесла глиняный кувшин и принялась разливать вино в чарки. Чтец, который только что восхищал всех своими стихами, получил чарку первым и осушил ее со словами:

– Пусть нас не оставит удача, даже если мы и не выдержим экзамена!

– Ты, видно, из рода беспечных небожителей, добрый поэт! – сказал на это тот самый соискатель, которого императорский каллиграф мысленно назвал «томным северным красавцем». – Совсем не переживаешь за свою карьеру.

– Карьера?! – рассмеялся поэт. – Это слово выдумано скучными людьми, у которых в жилах вместо крови текут чернила. Да и разве не говорит мудрец: «Для кого мне стараться, кто услышит меня, кроме гор, и свирепого моря, и ночных облаков!» О карьере стоит волноваться тому, кто обременил себя семейством: капризной женой, что по три раза на дню меняет платья и перебирает украшения в шкатулках, а коль у ее соседки появилась новая шпилька, мучит и терзает мужа, лишь бы он вновь потратился на женины прихоти…

– Ты не прав, жены иногда бывают весьма смиренны, хозяйственны и не перечат мужу, – сказал один из сотрапезников, на лице которого, однако, при слове «жена» образовалась некоторая досада.

– Оэ! – рассмеялся поэт. – Хорошая жена – это редкость вроде звездной росы, которая, как гласят Каталоги Диковинных Явлений Пренебесного Селения, появляется на траве в час встречи созвездий Вышивальщицы и Кузнеца [3]! Но даже если и досталась тебе как цветок или яшма, готовая носить тростниковую рубашку и вместо служанки самолично работать совком и метлой, разве это успокоит тебя? Заведешь детей и примешься думать лишь о том, как продвинуться по службе, чтобы прокормить отпрысков сладким куском хорошей жизни! Не скучно ли такое существование?!

– Слова твои слишком язвительны, любезный друг, – заметил красавец северянин. – И есть в них доля лицемерия.

Поэт прищурился:

– Лицемерия?

– Да. Коль ты не заботишься о карьере и ни во что не ставишь все земные достижения, чего ради сам вызвался участвовать в экзаменах?

Остальные сотрапезники зашумели, высказываясь в том же духе.

– Увы, – насмешливо развел руками поэт. – Тут вы меня поймали. Придется мне клятвенно заверить вас, что на эти экзамены шел я не по своей охоте.

– Вот как!

– Да. К тому принудила меня моя старшая сестра. Мы рано остались без родителей; ближайшие родственники не пожелали нас опекать, потому сестрице пришлось заменить мне отца и мать. Сестра вырастила меня и потребовала, чтобы я сдал экзамены на государственную должность. Только тогда она будет спокойна за мою судьбу и сможет выйти замуж. Как мешать счастью родной сестры? Мог ли я отказать ей в ее просьбе?

– О, это очень благородно! Сколько лет вашей достойнейшей сестре?

– Двадцать пять, но прошу вас не беспокоиться, господа, у нее уже есть жених.

Все засмеялись. Юный поэт, поначалу возмутивший многих своими вольными речами о карьере, теперь, наоборот, вызвал симпатию. Разговор сам собой повернул на обсуждение прелестей самых известных и родовитых незамужних красавиц Империи.

– Говорят, две дочери цянского наместника Гэ Хуая прекрасны, словно воплотившиеся богини, – сказал один из гостей. – Правда, никому не удавалось и глазком на них глянуть – дочек из дому выпускают лишь на молебен в храм, да и то везут в закрытом паланкине. А в храме, когда эти девицы молятся, не должно быть ни единого постороннего мужчины.

– Так, может, все дело в том, что дочки, наоборот, уродливы, будто земляные груши, вот их ото всех и скрывают! – рассмеялся другой. – Выпьем за то, чтобы нам не пришлось жениться на подпорченных красавицах или на уродинах!

Снова было принесено шансинское в высоких узкогорлых кувшинах, снова звенели чарки, стучали палочки для еды, а на особых подмостках уже устраивались нарумяненные музыкантши с ци-нями и флейтами, настраивали инструменты, готовились услаждать слух беспечных гостей «Летящей ласточки».

Двухпалубная башня-джонка «Летящая ласточка» была истинным земным раем для ветротекучих – молодых людей, наделенных разнообразными талантами, беспечностью и невообразимым легкомыслием (и, разумеется, солидным состоянием, позволяющим легкомыслию никогда не заботиться о средствах для исполнения любых прихотей). Владелицей «Летящей ласточки» была почтенная госпожа Су Данян, в прошлом певичка и танцовщица, а также непревзойденная мастерица в искусстве Нефритовых покоев. Знание указанного искусства со временем принесло Су Данян приличное состояние, которое находчивая женщина и потратила на постройку огромной джонки, решив тем самым раз и навсегда лишить безмятежного сна остальных содержательниц веселых кварталов во всем славном городе Тэнкине.

Ах, что это был за корабль – просто сон наяву! Корпус обшит королевским едром -драгоценным деревом, что произрастало лишь в землях, принадлежащих далекому полусказочному государству под названием Тарсийское Ожерелье. Королевский кедр был прочен и легок, не гнил, не обрастал ракушками и к тому же с годами не терял прелестного аромата летней лесной свежести, за что и ценился знатоками корабельных премудростей. Нависающие над водой нос и корма выглядели как свадебные уборы высокородной красавицы – до того щедро они были изукрашены кованым серебром, шлифованным нефритом и полированной яшмой. Слишком высокие борта джонки, свидетельствующие о невероятном искусстве резчиков по дереву, свидетельствовали также и о неважной остойчивости судна, но, в конце концов, «Летящая ласточка» никогда не покидала уютных и покойных вод реки Ингинь ради далекого и опасного моря. «Летящая ласточка» создавалась для развлечений, праздности и всевозможных услад. На нижней палубе этого царства наслаждений располагались обитые драгоценным шелком каюты для тех, кому требуется уединение; на верхней – пиршественная зала, подмостки для актеров и танцовщиц, а также комнатки, хозяйками которых являлись самые очаровательные и нестрогие девицы, призванные всячески ублаготворять гостей джонки. Помимо всего прочего верхняя палуба была украшена башенкой-беседкой – резной и легкой, словно кружевное покрывало. На главной мачте полнился ветром атласный парус – лилового цвета с вышитой серебром ласточкой. Два кливера и стаксель обеспечивали кораблю-дворцу достаточную ходкость, а большое кормовое весло – маневренность. От вершины мачты к носу, корме и бортам тянулись плетеные шнуры, несущие на себе бесчисленное количество разноцветных бумажных и шелковых фонариков; когда эти фонарики разом начинали сиять в ночной мгле, отражаясь в воде, разгоняя своим светом плотный ночной туман, – это было умопомрачительное зрелище. «Летящая ласточка» – вся в сиянии огней, в облаке благовоний, в звоне музыкальных инструментов и отголосках веселых песен – медленно двигалась вдоль берега, одним своим видом призывая потерять голову и отдать последнее состояние хотя бы за единственную ночь, проведенную на ее борту.