Марк Даниэль Лахлан - Хранитель волков

— Варрин…

— Господин мой, я понимаю, что не могу вернуться. — Пожилой воин прекрасно знал своего конунга и даже сейчас, глядя смерти в лицо, постарался снять камень с его души.

Аудун повесил голову.

Варрин продолжал:

— Что будут обо мне говорить, господин?

— Что тебя любили друзья и боялись враги. И из всех людей на свете ты был самым храбрым. Разве можно надеяться на большее?

— А песни петь будут?

— Варрин, о тебе уже поют песни. После твоей смерти им не будет числа.

Варрин поднялся и втянул в себя воздух, словно человек, проснувшийся на рассвете и наслаждающийся чудесным утром. Затем он внимательно оглядел море.

— Господин мой, я заметил змея морского, неистовый гад полон яда. Да он самого Ёрмунганда способен пожрать! Дозволь мне судьбу испытать и снискать себе славу, вонзив в его шкуру копье.

Смерть приближалась, и, казалось, Варрин уже начал вписывать себя в сагу: его речь сделалась напевной в подражание скальдам. Аудун из уважения к товарищу отвечал ему в тон:

— Ты прав, храбрый Варрин. Сразись и одержишь победу. Но прочный доспех тебе нужен, чтоб в схватку со змеем вступить. Тебя облачу я в кольчугу, что верно служила мне в битвах.

Аудун вынул из бочонка свой панцирь и потряс им. Варрин поклонился, смущенный такой честью, и позволил конунгу облачить себя в доспех. Когда кольчуга была надежно затянута, конунг снял с себя шлем в виде волчьей головы — рубины в глазах волка когда-то были отняты у франков, живущих на юге. Аудун водрузил шлем на голову друга и завязал ремешки. Затем он набросил на Варрина свой богато расшитый плащ. И под конец вложил в руку Варрина копье.

— Скажи моей жене, что она была самой лучшей супругой, — попросил Варрин. — Хотя ее отдали за меня, не спросив, я любил ее. Пусть мои сыновья служат тебе, как служил я. Выдай замуж моих дочерей как своих собственных.

Кельтская женщина спала на носу драккара, прижимая к себе мальчиков.

— В чертогах Одина ты будешь сидеть по правую руку от меня, — пообещал Аудун.

— И мы будем пировать вечно, — отозвался Варрин.

Варрин подошел к борту и занес ногу.

— Смотри, вон там змей! — произнес он полным решимости голосом.

И, не глядя по сторонам, нырнул с борта, вонзая копье в волны. В великолепной кольчуге Аудуна и его шлеме было невозможно удержаться на плаву, и спустя миг Варрин исчез. Конунг сглотнул комок в горле и отвернулся. Смерть Варрина была необходима, и нечего больше об этом размышлять.

Женщина и дети на носу корабля пошевелились, однако Аудун с удивлением заметил, что она не проснулась. До сих пор молодая мать не сомкнула глаз, однако теперь как будто ощутила спокойствие и уверенность, исходящие от близкого берега, и наконец заснула.

До сих пор Аудун ни разу не убивал женщин. Их можно дорого продать — так он объяснял это себе самому. Но имелась и другая причина.

Конунг возвышался над пленниками, глядя, как дети спят на груди женщины. Он держал руку на рукояти ножа. «Скоро придется убить ее этим ножом», — подумал он, вероятно, когда они доберутся до ведьм, или же перед тем, как он вернется к жене. В любом случае, он убьет ее ножом. Лунный клинок до сих пор сражал только воинов, он не может запятнать его кровью женщины. И все-таки конунг чувствовал, что это неправильно — убивать ее тем же оружием, каким он потрошит пойманную рыбу. Она ведь мать, а значит, заслуживает уважения. Он пять раз наблюдал, как рожает жена, и был уверен, что не каждый из его воинов вынесет подобные муки.

Было нечто важное и бесценное в близости матери и детей, в почти осязаемом тепле, которое исходило от нее. Аудун Безжалостный почувствовал, как что-то шевельнулось у него в груди, и, хотя он даже не подозревал об этом, то был первый знак готовой свершиться судьбы.

У женщины был амулет, который дал ей отец детей, странный человек, бродивший с места на место в тот век, когда одиноких странников почти не осталось. Немногие отваживались пускаться в путь в одиночку, опасаясь стать добычей завистливых крестьян, недобрых князей, разбойников, троллей, эльфов или оборотней. Однако отец мальчиков никого не боялся. Амулет — всего-навсего волчья голова, нацарапанная на камешке, — защитит ее, так он сказал и ушел. До сих пор амулет ни разу ей не помог, однако она сжимала его в руках даже во сне. Пока Волк Аудун — победитель великана Гирда, разоритель восточных земель, грозный правитель белых пустошей — с жалостью смотрел на женщину, сжимая рукоять ножа, в нем зародилось какое-то новое чувство. Но кто приписал бы его действию амулета? Человек просто устает от непрестанных убийств. Только боги никогда не теряют вкус к битвам.

Корабль, оставшийся без рулевого, развернулся боком к волне и вдруг неистово содрогнулся. Аудун удержался на ногах, а вот младенцы соскользнули с груди матери. Они проснулись, заходясь плачем, и в следующее мгновение женщина уставилась на Аудуна своим пронизывающим насквозь налитым кровью глазом. Конунг, способный выдержать взгляд любого врага, быстро отвернулся и принялся выравнивать драккар. Работа, как и всегда, помогла отвлечься от мыслей.

Женщина наблюдала, как он закрепляет веревкой руль и распускает парус, и думала, что второй раз в жизни видит перед собой воплощенный ужас. Она сразу поняла, кто он такой: человек, который сражается вечно и ищет выгоды только для себя, человек, который собрал в кулак все свои страхи и швырнул в лицо врагам, грабитель, убийца и герой.

Отец детей говорил, что ему до смерти наскучили герои, однако Аудун вызывал какие угодно чувства, но только не скуку: он был ужасным, смертельно опасным, почти божественным. Когда он вынес ее из церкви, кругом летали стрелы, горел огонь, крестьяне кричали, а он сохранял неестественное спокойствие, словно скала, в которую бьются волны гнева. Казалось, что для него нет ничего странного в происходящем. «Если где-то существует бог войны, — подумала женщина, — он должен выглядеть так, как Аудун».

Однако ей уже доводилось встречать богов на своем жизненном пути.

Мать близнецов звали Саитада, она отличалась удивительной красотой; еще ребенком она попала в плен и была продана в рабство, после чего ее стали звать Бадб. Когда девочка подросла, ее хозяин, кузнец, возлег с ней на ложе. Он был человек щедрый и делился рабыней со своими друзьями. В тринадцать она прокляла свою красоту, взяла из горна кусок раскаленного железа и приложила к лицу.

Кузнец был в бешенстве. Он попытался избить ее, однако по непонятной причине не посмел поднять на нее руку. Ему хотелось обнять ее, поцеловать, сказать, что он сейчас все исправит, но он понимал, что девчонка больше не подойдет к нему по доброй воле. Все время, пока кузнец держал ее у себя, он был уверен, что между ними имеется некая связь, — будто, несмотря на все слезы и протесты, на постоянно надутые губы, девчонка питает к нему теплые чувства, словно он что-то для нее значит. Теперь же на ее лице были запечатлены все его преступления, и, будучи трусом, кузнец не смог вынести такого зрелища у себя в доме. Поэтому он просто отвел девушку на рынок. Хотя в голове у нее мутилось от боли, она запомнила то место, где ее поставили рядом с козами и свиньями, среди навоза и вони, чтобы посторонние люди ощупывали, рассматривали ее и назначали цену.