Макс Фрай - Сказки и истории

В чем тут дело, не знаю. Возможно, виноваты были сами путешественники: им в голову не приходило оповестить о своем приезде заранее, за несколько дней до этого чудесного события. Обычно телеграмму: "Встречайте Стеллу Ларисой поезд Челябинска восемь тридцать третий вагон", - отправляли родственники путешественника, уже после того, как тот садился в поезд. Может быть, так делали из деликатности: вроде бы, не сам человек в гости навязывается, а другие за него просят. А возможно, в народе жило первобытное представление, что телеграмма приходит к адресату мгновенно: вот ты отправил сообщение, и уже минуту спустя адресат его читает.

Впрочем, могу допустить, что телеграфисты специально придерживали телеграммы со словом "встречайте" до полной утраты актуальности - из какого-то тайного злодейства, или даже из практических соображений, чтобы насильственно отучить граждан от экономии, заставить их раскошеливаться на "срочные" и "молнии".

В детстве телеграфный стиль казался мне этаким анархическим шиком. Очень хотелось поскорее вырасти и всегда писать вот так, рубленными, корявыми фразами, без предлогов, союзов и прочих служебных слов. Казалось, что это такая особая взрослая привилегия: безграмотно писать, чтобы смешнее было.

Но школьная учтельница Зоя Викторовна объяснила: это вовсе не для смеху делается, просто каждое слово стоит денег. Причем короткое слово стоит столько же, сколько длинное. Поэтому, дескать, приходится отказываться от некоторых коротких слов - из экономии.

Новость меня потрясла: слова, оказывается, денег стоят. Надо же!

"Сколько?" - спрашиваю.

Три копейки, оказалось. Как стакан газировки с сиропом.

С тех пор я, надо понимать, знаю цену словам.

©Макс Фрай, 2004

В нашей семье было принято коммуницировать при помощи записок. Возможно потому, что мы очень долго жили без телефона.

Основное назначение этих домашних записок, которые мы оставляли друг другу на кухонном столе (или в дверном ящике для ключей) - успокаивать, информировать, опекать на расстоянии. Мама с папой в кино, котлеты в холодильнике, яблоки в авоське за окном, чай в термосе - следовательно, жизнь прекрасна. Даже неприятное задание: пообедать, вымыть посуду, или, скажем, убрать в комнате, если оно не озвучивалось вслух, а было написано на линованном клочке бумаги, совершенно меня не огорчало. Записка призывает совершить усилие, да, но не требует немедленной реакции. Вполне, значит, можно посидеть, потянуть время, повалять дурака. Жалкое подобие свободы, да, но в детстве оно кажется вовсе не "жалким" и не "подобием", а настоящей вольницей.

Была еще отличная возможность докладывать родителям о мелких бытовых и школьных неприятностях при помощи записки. И приврать можно в свою пользу, и не так стыдно, как вслух, и - если написать записку, а потом удрать во двор и гулять до темноты - есть шанс, что к моменту моего возвращения мама уже утратит желание устраивать итальянский скандал, а просто устало скажет: "Ну как же ты так?" - а папа, может быть, успеет заклеить разорванную библиотечную книгу, или вынести на помойку ведро с осколками разбитой чашки, а значит, и не было никакой неприятности, чур меня, я в домике, не считается.

Кроме того, была у нас дома традиция писать друг другу записки просто так, без всякого дела. Скажем, просыпаешься, бредешь на кухню завтракать, а там лежит оставленная папой перед уходом на службу картинка: лягушонок с портфелем, или заяц с трубой, в форменной армейской фуражке, надпись: "Это ты", или "Это я", - и "Доброе утро". Делали бы так каждый день, приелось бы, наверное, а так хорошо выходило, всякий раз день, начавшийся с такой записки, получался особенный, лучше даже, чем просто праздник.

Хотя найти на кухонном столе открытку с запиской от собственных родителей в день рождения или в Новый год - это тоже было неплохо. Не всякие там традиционные формулы: "поздравляю-желаю", а именно записка, сказка какая-нибудь коротенькая, пусть даже с назидательной моралью, зато ведь про медведя Беробера, или слоненка Тумбу-Юмбу, которые даже если "ведут себя хорошо" и "слушаются маму и папу", - все равно не противные.

Не знаю, то ли с моей подачи, то ли просто время-место такое было, благоприятное для личной переписки, но среди моих дворовых друзей очень быстро распространилась традиция писать друг другу записки. Конечно, все больше тайные-секретные, про "важные дела", которые надо было скрывать не только от родителей, но и от непосвященных ровесников. Придумывали способы: как такую записку передать? Незаметно в карман положить, или в тайном, заранее определенном месте оставить - если человек во дворе гуляет, это да. А если не гуляет? Летом, когда все нараспашку, можно в окно бросить, завернув в бумажку камень. Это хорошо, если друг на первом этаже живет, до второго добросить мне меткости обычно не хватало. Некоторые, конечно, умели, но из-за этих камней обычно выходил переполох.

Часто невольный затворник, больной, или наказанный заточением в детской, спускал из окна нитку, к которой мы привязывали записки и даже гостинцы: шишки камешки, от сердца оторванные конфеты. Так мы утешали дружественных узников; так они какое-то время спустя утешали нас. В таких случаях записки "с воли" казались настоящим счастьем: "ВЫЗДАРОВИ!" "МЫ СИЧАС ИДЕМ В ПОДВАЛ" "ВЕЧЕРОМ ВЫДЕШ?" - да не все ли равно, что мы друг дружке писали огромными корявыми буквами? Это работало, вот что важно. Я и не припомню с тех пор ситуации, когда письменное слово было бы настолько целительно.

Примерно тогда же старшие друзья научили нас шифровать сообщения. До "пляшущих человечков" дело не дошло, а вот писать цифры вместо букв пробовали. Выходило очень много путаницы: не все хорошо знали алфавит, не все умели правильно нумеровать буквы. Так что шифры не очень прижились, разве только традиция заменять имена прозвищами, а некоторые "важные слова" - заранее оговоренными "нейтральными". Скажем, наш "штаб", место тайных встреч, назывался "штаны".

В школе записки появились классе в четвертом, или даже позже. Наверное, к тому времени, процесс письма перестал, наконец, казаться нам тяжелым трудом, которого любой ценой следует избегать.

Записки писали во время уроков, передавали из рук в руки (иногда вкладывали в книгу, тетрадь, или пенал, иногда - комкали и незаметно совали в ладошку соседа по парте). В передаче записок принимали участие абсолютно все. Можно было считать одноклассника своим злейшим врагом, или просто презренным ничтожеством, можно было лупить человека на каждой перемене, или, напротив, бегать от него по всей школе, чтобы не побил, но не передать его (ему) записку было немыслимо. Словно бы право на коммуникацию священно и превыше всего, словно бы, и правда, невозможно живому человеку ждать сорок пять минут, чтобы спросить у друга, пойдет ли он сегодня после уроков в парк, или сообщить подружке, что новенький из параллельного класса - дурак.