Не стать зверем (СИ) - Гордеева Ольга Владимировна

К счастью, в этот раз ей ничего не приснилось.

Я очнулся, обнаружив себя в полутьме странного затхлого помещения, стены которого были отделаны крупной кафельной плиткой. Коридор. Под потолком тянутся люминесцентные лампы ядовито-фиолетового цвета. Перед глазами — серый грязноватый потолок. Я лежал на каталке, накрытый грубым синим одеялом. Медленно привстав, я огляделся по сторонам. Что это за место и как я здесь оказался?

Ничего не помню. Что я делал до этого?

Я сполз с каталки, убеждаясь, что чувствую себя прекрасно. В конце коридора виднелся стол, за которым дремала, положив голову на руки, женщина в голубой униформе.

Место напоминало мне больницу, только какую-то совсем убогую и бедную. Я оглядел себя. Нет, одежда не больничная, обычная городская: брюки, рубашка, куртка, ботинки. Видимо, на улице тепло. Какое сейчас время года? Не помню. Что там, за окном? Какой город? Не помню…

Я покрылся холодным потом, со стоном прислонившись к стене. В голове было пусто, словно на нежилом чердаке, с которого только что вынесли груду старого барахла.

Женщина за столом вздрогнула и подняла голову, настороженно меня разглядывая.

— А, вы пришли в себя. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — ответил я, поразившись, как хрипло и растеряно звучит мой голос. — Только я ничего не помню.

— Мы не успели поместить вас в палату, — пояснила она. — Вас недавно привезли, несколько часов назад. Вы наверно казнь смотрели?

Казнь… Площадь с монументом, шок бичи, крики смертников, кровь…что я там забыл?

Я кивнул.

— Ушибов на вас нет. Сердце, давление в порядке, никаких повреждений мы не обнаружили. Алкоголя, наркотиков в крови — тоже. Решили подождать, пока вы сами придете в себя. СОС подобрал вас в квартале от площади Согласия, где проводятся казни, через час после окончания. Вообще, если вы впечатлительный, такие зрелища смотреть не стоит, — строгим голосом сказала она, и я послушно кивнул. — У нас всегда много сердечных приступов, обострений психических заболеваний и поножовщины в те дни, когда их проводят. Возможно, вы просто упали в обморок от духоты или от стресса.

— Возможно, — согласился я. — Беда в том, что я ничего не помню. Где я нахожусь?

— 4-я больница общего профиля 21 террасы, — ответила она.

Нет, мне ничего не говорило это название.

— Какой сегодня день?

Она назвала день недели, дату и месяц — пустые, чужие слова, ничего не значащие для меня. Паника нарастала во мне горной лавиной.

— А год?

— 1746

— Откуда отсчет?

— От великого исхода, — удивилась она — От предательства богов.

— Ничего не говорит, — пробормотал я.

— Вам лучше прилечь, — она ласково взяла меня за руку, но я отступил назад. — Давайте дождемся утра. Поспите, может быть, все пройдет само. Утром доктор вас осмотрит и решит, чем вам помочь.

Я покачал головой. Почему-то я точно знал, что здешние врачи мне не помогут и на самом деле никакая помощь мне и вовсе не нужна.

— Документов у вас нет, — сказала медсестра, все-таки подхватывая меня под руку и мягко, но настойчиво провожая к каталке. — Но судя по тому, как вы выглядите, вы пришли с верхних террас. Если вы так ничего и не вспомните, мы дадим объявление по инфосети, и вас найдут родственники. Не волнуйтесь.

— Где у вас туалет? — спросил я, чувствуя не сколько физиологическую потребность, сколько острую необходимость увидеть себя в зеркале.

Она проводила меня к двери на другом конце коридора.

Холодная вода немного привела меня в чувство. Умывшись, я уставился на свое отражение в зеркале. Худой лохматый мужик лет сорока смотрел на меня холодными темно-серыми глазами, в глубине которых нервной жилкой билась паника. Худое лицо. Высокие жесткие скулы. Прямой нос. Волосы, как волнистая стальная проволока, торчащие в разные стороны, перья, а не волосы.

Покачиваясь с носка на пятку, я попытался понять, на что способно мое тело. Я чувствовал себя моложе и сильнее, чем выглядел.

Вот теперь мне точно надо отлить…

Заботливая сестричка ждала меня под дверью, проследив, чтобы я лег обратно на каталку, и заботливо укрыла одеялом, а затем принесла что-то вонючее в маленьком стаканчике. Я послушно выпил и закрыл глаза.

Постепенно я стал проваливаться в странный сон, один в один похожий на реальность. Я оказался в причудливом месте, где небо и земля поменялись местами. Черное, с багровыми бликами небо, похожими на режущие кромки чего-то острого, хрустально-прозрачная земля под ногами и далекие черно-алые скалы казались мне почти родными. Они однозначно понятнее для меня, чем та неуютная реальность, с площадью и больницей, в которой я оказался. Я легко и уверенно двинулся вперед, всматриваясь в тени, порою обретавшие очертания тел и лиц, под прозрачно-ледяной поверхностью, и надеясь быстро достичь маячившей впереди рукотворной арки в скалах, но, пройдя не более ста шагов, я неожиданно оказался лицом к лицу с человеком-вороном. Он загораживал мне дорогу, и я был вынужден остановиться и упереться в него взглядом. На меня смотрело то же лицо, которое я только что видел в зеркале, но вместо рук у него были крылья, на концах поблескивали ножи- перья.

— Правда похож? — сказал человек-ворон. — Ты не помнишь, кто ты? Ты— это я.

Земля уплыла у меня из под ног. Я… летел. Там, внизу, по земле изо всех сил бежали крохотные фигурки. Они бежали, а я преследовал их с охотничьим азартом, наслаждаясь погоней. Атака. Перекушенное горло, разорванный когтями живот. Последние судороги жертвы. Агония. Экстаз. Добить остальных. Слабых…

— Слабый не должен жить, — сказал мне человек-ворон. — Смотри…

И я снова куда-то падал из этого демонического мира в обычный, человеческий.

Стихия. Повинуется тебе. Ты повелеваешь ветрами, можешь взять в руки силу и бросить ее туда, куда тебе нужно. Разорвать грань между мирами и пройти сквозь них. Захочешь — можешь и вовсе уничтожить ее, сливая миры в одно целое. Ты — сила. Сила жизни и сила смерти. Но главное — ты сила движения. Смотри…

Люди. Много людей. Слушают тебя, не отрывая глаз. Повинуются твоему слову. Ты держишь их, приказывая взглядом. Они твои. Боятся. Не смеют ослушаться. Власть. Покорность. Презрение. Они стадо, овцы, которым нужен вожак. У них нет и не будет воли. Ты можешь сделать с ними все, что хочешь. Можешь взять любую их вещь — они отдадут ее с радостью. Можешь взять любую их жизнь, даже самую близкую, и они найдут тебе оправдание.

Женщина. Ты смотришь ей в глаза, привязывая, подавляя волю. Покорная, она послушно идет за тобой. Утолив голод, оставляешь. Тело, просто тело, одно из многих. Она больше не нужна. Забываешь. Идешь дальше, берешь новую. И так — без конца, пока есть желание.

Я — это ты, говорит человек-ворон с лицом из зеркала. Ты помнишь все это? Это ведь твоя жизнь. Помнишь? Смотри, это твое прошлое. Эти люди, эти лица…

И я смотрел.

Я проснулся от того, что каталку кто-то задел и я чуть не свалился с нее. По коридору везли кого-то окровавленного, за ним, шатаясь, шел другой, не менее живописно разукрашенный чьими-то кулаками. Медики сновали по коридору, кто-то кому-то громко выговаривал, где-то в стороне судорожно всхлипывала женщина. Я сполз с каталки, прижавшись к стене и тревожно озираясь. На посту в конце коридора сидела уже другая медсестра, старше и солиднее. Никто не обращал на меня внимания и я осторожно, бочком просачиваясь между занятыми делом людьми, успешно выскользнул из здания.

Что за дичь мне снилась? Люди, лица, события. Моя жизнь. Он был прав, этот человек-демон из моего сна. Все это было. Кто же тогда я? Безжалостная тварь, пришедшая откуда-то с изнанки мироздания?

Я не заметил, как оказался в толпе народа. Здесь, на этой террасе, транспорт, перевозивший людей и грузы, двигался по рельсам, проложенным в основании террасы внутри и снаружи. Вверх вело множество лифтов, но для посадки в лифт, движущийся вверх, люди вставляли в щели какие-то длинные и узкие карточки. На моей шее, на тонкой цепочке, висело нечто подобное — металлическая пластинка, покрытая крохотными блестящими пупырышками и изрезанная тонкими бороздками. Снимаю пластинку и дождавшись, когда останусь один, пробую ее. Срабатывает… Шахты лифтов укрыты ажурными сетками, а внутри самых больших — скамейки для сидения. Сажусь рядом с мужчинами. Лица — такие же, как и мое. Молодые, старые. Уставшие. Смотрят внутрь себя, скользя взглядом друг по другу равнодушно и рассеянно. Лица-двери, закрытые двери. За каждым — жизнь, куда не каждому позволено войти.