Вера Камша - Красное на красном

Оставшись без гроша в кармане, Иноходец впал в целомудрие, так как не мог иметь дело с дамами, не забрасывая их если не бриллиантами, то хотя бы розами. Впрочем, долго унывать Робер не умел. В его роду всегда надеялись на лучшее, а беды встречали улыбкой и обнаженной шпагой. Эпинэ накинул плащ и подмигнул сюзерену.

— Вперед, Ваше Высочество!

— Нас ждут великие подвиги, — провозгласил Альдо, — а сейчас поищем трактир понечестивей[24].

— А чего его искать? У старого Жаймиоля такие куры…

Куры Жаймиоля и впрямь славились на весь Агарис, и не только куры. Хитрый гоган владел чуть ли не половиной «нечестивых трактиров», в которых во время самых строгих постов можно было разжиться и глотком вина, и поцелуем. Предполагалось, что запретные радости предназначены исключительно для иноземных моряков, хотя большинство завсегдатаев Жаймиоля принадлежали к эсператистской церкви. Робер и Альдо немного подумали и направились на улицу Сгоревшей Таможни в трактир «Оранжевая луна», где, несмотря на пост, а может, именно поэтому угощалось множество народа.

Эпинэ с осени не бывал в подобных местах и почувствовал себя провинциалом, приехавшим в столицу, — нарядные люди, подобострастные слуги, дорогая посуда… Когда-то он жил среди всего этого и не замечал. Закатные твари! Робер Эпинэ никогда не жрал за чужой счет! Пирушки с друзьями не в счет: сегодня угощает один, завтра — другой, и никто никому не должен, но чтоб вот так…

Альдо понял, почему обычно веселый Иноходец непривычно молчалив, и с нарочитой значительностью возгласил:

— Король обязан должным образом кормить своего маршала. Как ты думаешь, во сколько обходится Оллару Алва?

— В том-то и дело, что ни во сколько, — буркнул справедливый Иноходец, — Ворон швыряется собственным золотом.

— Вассал не должен быть богаче сюзерена, — нахмурился Альдо.

— Настоящий хозяин Талига — не Оллар, а Дорак, — махнул рукой Робер. — ЕГО Алва не богаче, а Фердинанд — тряпка, к тому же грязная.

— Блистательные господа, — пухлый гоганский юноша, не похожий на обычного слугу, склонился в учтивейшем из поклонов, — покорнейше прошу вас омыть руки и проследовать за мной. С вами желают говорить.

— И кто же? — поинтересовался Альдо, поднимая голову от истекающего жиром каплуна.

— Блистательные увидят сами. Это важные люди. Такие важные, что можно умереть.

— Умирать не надо. — Альдо с некоторым сомнением посмотрел на заставленный снедью стол.

— Блистательные господа, в комнате встреч накрыт такой стол, что против этого он, как роза против лебеды и тучный телец против весеннего ежа. — Гоган поцеловал собственные растопыренные пальцы. — Сам достославный Жаймиоль, узнав, кто почтит его кров, четырежды и один раз воздел руки к небесам и встал к жаровням…

Альдо не понимал ничего, Робер — тоже, но не принять приглашение становилось невозможным. Талигойцы из вежливости помочили руки в чашах с пахнущей розами водой, отерли их тонким неподрубленным полотном[25] и, предшествуемые толстяком, проследовали за плотный занавес, отделявший «Оранжевую луну» от обиталища достославного Жаймиоля. В нос пахнуло странным, ни на что не похожим запахом, исходящим от выставленных в ряд четырехглавых бронзовых курильниц, и Эпинэ едва удержался от того, чтоб присвистнуть — толстощекий гоган не преувеличивал — происходило что-то очень важное и очень странное.

Даже в дни относительного благополучия Робер никогда не бывал на защищенной половине гоганского дома[26]. Единственными негоганами, проникавшими в святая святых богатейших купцов и ростовщиков Багряных и Золотых земель, были воры, да и то самые отчаянные. Про то, как гоганы находят своих обидчиков, ходили рассказы столь страшные и нелепые, что приходилось верить в их достоверность — придумать подобное было невозможно. Альдо и Робер славились своей смелостью, но даже им стало не по себе. От них явно чего-то хотели, и отказаться от предложенной чести будет, мягко говоря, трудно.

Вымощенный желтыми и черными плитками коридор вел вверх — гоганы не признают лестниц, а внутренние двери запирают лишь в какие-то там особенные ночи. Курильницы исчезли, значит, они уже в сердце дома.

Коридор уткнулся в очередной занавес, и сопровождающий остановился.

— Блистательных ждут здесь. Не мне, ничтожному, переступать этот порог. Да пребудет над могучими и мудрыми длань Кабиоха[27].

Эпинэ, несколько невежливо отстранив принца, вошел первым. На всякий случай. В Агарисе поговаривали, что первый чужак, вошедший в гоганское обиталище, умрет раньше, чем второй. Кто бы ни сидел за занавеской, маршал не позволит ему причинить вред Альдо! Только вот там никто не сидел.

Комната, в которой оказался Робер, была совершенно круглой. В нее вели четыре двери, но привычных талигойцу окон не было. Днем свет проникал через отверстия в потолке, но сейчас на улице было темно, и гоганы зажгли массивные масляные лампы.

Вновь повеяло благовониями, но запах был слабее и не столь резок, как в первом из коридоров. Посредине комнаты тускло мерцала металлическая пирамида, что подтверждало правдивость агарисских воров. Неужели золото?! Или все же позолоченная медь или бронза?

Занавес на одной из дверей был раздвинут, и Робер счел это приглашением. Если первый зал не имел углов, то во втором их было в избытке, а место пирамиды занимал огромный заставленный яствами стол, за которым расположились пятеро пожилых гоганов в желто-черных балахонах[28] и один в желтом. Это зрелище окончательно лишило Робера аппетита — Святейшего Эсперадора и магнусов[29] будущий герцог Эпинэ видел, хоть и издали, а старейшину гоганов Золотых земель — нет, хотя слышал про достославного[30] Енниоля Гавионна немало. Этот человек считался слишком умным, хитрым и безжалостным даже для гогана. Что Енниоль делает в доме Жаймиоля, стоящего в гоганской иерархии на несколько ступеней ниже достославного из достославных?![31] Что здесь делают они с Альдо?!

— Моя радость безмерна. — Енниоль говорил негромко и четко. Так говорят люди, привыкшие к безоговорочному повиновению. — Да расточатся горести наших гостей и приумножатся радости. Нижайше прошу блистательных и великолепных присоединиться к нашей трапезе. Лишь удовлетворив тело, можно подняться к высотам мысли.

Светочи эсператизма утверждали, что, ограничивая тело, укрепляют дух и радуют Создателя, но наголодавшийся Робер был полностью согласен с гоганом. Тем не менее накинуться на еду, не узнав главного, было невозможно. Иноходец собрал волю в кулак и постарался не глядеть на лучший из столов Агариса.