Лариса Петровичева - Охота на льва

…Когда у нее отняли Олега, Несса не плакала. Наглый тип с лоснящимся самодовольным лицом совал ей документы на подпись: «Я, Несса Кольцова, настоящим документом заявляю, что не имею и не желаю иметь ничего общего с врагом государства и сим разрываю все связи — деловые, родственные, общественные — с Олегом Бородиным» — она совершенно спокойно прочла написанное, а затем медленно порвала бумаги и сунула клочки в нагрудный карман мордатого. Андрей тогда еще удивлялся, почему Нессу не взяли под белы рученьки и не уволокли следом за мужем. Но она не плакала. Стояла возле здания суда, прямая и строгая, и ждала. Затем на уровне второго этажа полыхнуло сиреневым — открылся и закрылся Туннель, отправляя осужденного на выбранную наугад из списка планету, и тогда Несса сняла обручальное кольцо и надела его на безымянный палец левой руки, символизируя свое вдовство. Потом приехал отец и забрал ее домой — дома он вколол ей успокоительное и потом даже просил заплакать, выкричать, вырвать из сердца боль потери. Однако Несса не проронила ни слезинки — только внутри у нее что-то хрустнуло и сломалось, сделав ее совершенно другой.

Она не ожидала, что сможет заплакать еще когда-нибудь. Однако теперь, оставив Андрея размышлять о разговоре с императором и бродя в одиночестве по роскошной дворцовой оранжерее, полутемной в это время суток, Несса ощущала, как в ней назревает тяжелое и давно забытое ощущение. Отчего именно сейчас, как-то отстраненно думала Несса и нашла ответ: запах цветущей киоли, бледно-голубого хрупкого цветка. Олег использовал одеколон с таким же ароматом, чуть горьковатым, дразнящим, почти раздражающим. Раньше Несса ненавидела этот запах и даже ругалась с мужем по этому поводу, но сейчас тревожные нотки казались ей не будоражащими нервы, а родными, пришедшими из далекой глубины времени и чувства — так могла бы пахнуть боль и память. И, захлебываясь в накатившей беде, отчаянии, обреченности, она не сразу поняла, что плачет и не сразу осознала, что кто-то деликатно поддерживает ее под локоть.

Рука с аметистовым перстнем на пальце протянула ей платок.

— Благодарю вас, — ответила Несса, промакивая слезы на щеках тончайшей тканью. Я плачу, думала она. Я просто плачу. Наконец-то.

— Поговорите со мной по-русски, — с некоторой долей смущения попросил голос императора, — а то я уже стал забывать язык.

Слезы потекли еще сильнее. Запах киоли стал почти невыносимым. Несса наверно не удержалась бы на ногах, если бы Шани не взял ее за руку крепче.

— Что с вами? Несса… Что случилось?

— Простите меня, — прошептала Несса. Ну как же неловко: рыдает на глазах у другого человека и никак не может взять себя в руки — слезы текут и текут, и платок уже весь мокрый. — Простите, мне очень неудобно.

— Давайте сядем, — предложил император и осторожно повел ее к скамье, — и вы мне все расскажете.

— Не стоит, — устало прошептала Несса, сев на краешек скамьи и уронив лицо на ладони. — В самом деле, Александр Максимович, не стоит.

Шани усмехнулся.

— Меня так никогда не называли, — проронил он задумчиво. — Даже отвык от своего настоящего имени. Несса, Несса, — он обнял ее за плечи каким-то очень естественным дружеским жестом; такие давным-давно вышли из употребления на Земле, и Несса сперва вздрогнула от неожиданности. — Не стесняйтесь, рассказывайте. Я очень хорошо умею слушать.

…- Вы читали Замятина?

Шани вынул трубку из чехла и задумчиво принялся протирать мундштук.

— Не помню. Это двадцатый век?

Несса кивнула.

— Тогда только слышал что-то урывками. Двадцатый век проходят в шестом классе, а меня сослали сюда из пятого. И в чем же виноват Замятин?

Наступила тьма, и где-то вдали мелодичные часы пробили полночь, а чуть поодаль, среди цветов и деревьев оранжереи садовники зажгли крохотные разноцветные фонарики подсветки. Метрах в десяти периодически подрагивала человеческая тень: Артуро неслышно наблюдал за своим господином и его гостьей. Несса уже успела относительно прийти в себя и теперь говорила почти спокойно.

— Он написал книгу про тоталитарный мир. Люди там ходят по струнке и вместо имен у них номера. Страшная книга. Очень страшная. И абсолютно точно описывает Гармонию. Она сохранилась в бумажном варианте в нескольких библиотеках, но вы знаете, бумажные книги у нас уже никто не читает. А Олег писал диссертацию и решил прочитать Замятина…

Император курил крепкий, но очень ароматный табак, почти перебивший запах киоли. Несса подумала, что теперь, когда вокруг плавают бархатные дымные кольца, она снова может дышать, не боясь сорваться в истерику.

— Я так понимаю, что его арестовали и отправили в ссылку, — задумчиво проронил Шани. — И в ссылку куда-нибудь на негуманоидную планету с уровнем комфортности ниже сорока.

— Ниже двадцати, — прошептала Несса, ощущая, что дыхание снова перехватывает спазм. Сиплый шепот рвался из ее губ и казался потусторонним, не принадлежащим этому миру, словно она говорила из могилы. — Это Саанкх, система Жука. Там даже атмосферы нет. Голая каменная глыба… туда и кинули Олега. За то, что он решил прочитать книгу…

— Нет, — проронил император. — За то, что он осмелился думать. А отречение вы подписали?

Несса гневно выпрямилась и поймала себя на том, что вскинула правую руку — словно собиралась закатить своему собеседнику пощечину за сам факт подобных предположений.

— Да как вы… Нет! Ни в коем случае!

Император деликатно взял ее поднятую дрожащую ладонь и осторожно устроил на коленях, среди складок платья.

— Ему повезло, — промолвил он глухо и грустно. — Очень.

Несса вспомнила Максима Торнвальда, которому до сих пор приходилось жить с непрощенным предательством, и, вздохнув, дружески пожала руку Шани. Ей вдруг стало очень жаль этого могущественного человека, который не мог использовать власть для исцеления от собственных страданий.

— Знаете, что? — сказал вдруг Шани. — Я хочу пригласить вас на праздник.

«Ежегодный императорский бал проводится в Аальхарне в первую ночь лета и традиционно собирает весь цвет общества. Здесь можно увидеть и всех представителей благородных фамилий Аальхарна, ведущих свой род от языческих императоров, и передовых ученых, и так называемую „новую интеллигенцию“ — писателей, актеров, живописцев. Блеск и роскошь подкупают и очаровывают — особенно когда узнаешь, что платье какой-нибудь владетельной сеньоры по стоимости равно годовому бюджету Второго халенского сулифата…»