Сергей Булыга - Чужая корона

Однако на восьмой день после вышеописанных событий, тогда как раз только что кончился дождь, Цимох вдруг нахмурился и сказал:

— Сдается мне, что к нам едет сам князь. И ему все известно!

— Чего ты мелешь! — в сердцах вскричала Цимошиха.

— А то, что есть! — сказал, как отрезал, ее суровый супруг.

Поняв, что Цимох абсолютно уверен в своих словах, Цимошиха попыталась было настаивать на том, что им следует немедленно бежать из дома. Однако старый Цимох на это сказал так:

— Дура ты, дура! От княжеского гнева далеко не убежишь! Да и потом, он же отходчив, князь! Лезь под печь!

— А ты?

— Я же сказал: князь гневен, да отходчив. Вот пусть он на меня и гневается, а до тебя отходчив будет. Лезь, я сказал!

Старая Цимошиха спряталась в специальном погребе под печью.

И очень вовремя, потому что уже через самое непродолжительное время к дому полесовщика подъехала целая кавалькада вооруженных людей во главе со старым князем. Цимох встречал их на пороге, отвешивал поклоны. Старый князь спешился, подошел к Цимоху и сказал:

— Змицер сказал своей Дануське, что он с Михалом, сыном моим, на Цмока собирается. Было такое?

Цимох подумал и кивнул.

— А дальше что было?

Цимох молчал. Но глаз не отводил. Тогда старый князь сказал так:

— Ты что, Цимох, без головы был тогда? Ну так и дальше так ходи!

А потом выхватил саблю и одним махом обезглавил старого полесовщика. Затем он грозно потребовал, чтобы к нему привели и старую Цимошиху. Слуги кинулись в дом, но вскоре вернулись и сказали, что «эта старая ведьмарка» спряталась под печью.

— Вот и добро! — сказал старый князь. — Поджигайте!

Княжеские слуги со всех четырех углов подожгли хижину полесовщика, а затем внимательно следили, чтобы бушевавший там огонь не перекинулся на пущу. Когда же там все догорело, князь и его люди уехали.

А еще через некоторое время, когда уже начало смеркаться, старая Цимошиха выбралась из-под еще тлеющих угольев — как ей удалось остаться живой, об этом можно только догадываться — и тайными тропами, через трое суток, вышла к ближайшему городу, в котором проживала ее дочь, бывшая там замужем за одним из тамошних горшечников. Именно благодаря ее, Цимошихиной, острой памяти мы теперь и можем пересказывать эту историю со всеми подробностями. Во всех подробностях узнал эту историю и старый князь. Но он, как это и предсказывал Цимох, действительно оказался отходчивым — не стал преследовать бедную вдову, а сделал вид, что напрочь забыл о ней.

На этом все. Вот такая там, в тех далеких и диких приграничных краях, пять лет тому назад произошла история. Правда, сам я не очень-то склонен верить всему вышеописанному. Но и не склонен все это отвергать. Для того чтобы судить о чем-либо наверняка, нужно либо самому побывать на месте заинтересовавшего тебя события (что в нашем случае, сами понимаете, исключено), либо обладать сведениями из как можно большего числа источников. Однако и это тоже исключено, так как в последнее время никаких известий из тех мест к нам не доходит. Все они там как будто вымерли. Но это, конечно, вряд ли, потому что тамошний народ на редкость живучий.

Что простые люди про все это говорили? А то, что вот раньше не трогали Цмока, и жили спокойно. А тут пан Михал много про себя подумал, высоко взлететь хотел. А Цмок его взял и сожрал! Михал думал его обмануть, ездил к чужинцам и купил там себе новомодный аркебуз — ладный такой, коротенький, — спрятал его за пазуху, пришел на старые вырубки и стал там сладкие речи водить: я-де, пан Цмок, пришел поклониться тебе, ясновельможный пан ты мой господарь! А Цмок, он нас, людей, простых и непростых, сразу видит насквозь. Вот он, Цмок, у него и спросил человеческим голосом:

— А что у тебя там, за пазухой, паныч? Не аркебуз ли, а?

Михал пык, мык… А Цмок — шасть из дрыгвы! И на него! Гам — и сожрал. То одной головой. А второй тоже гам — и Змицера сожрал. А третьей головой… А третьей головой на Цимоха посмотрел, посмотрел и сказал:

— А ты, Цимох, иди, скажи старому князю: и ему то же самое будет, когда он сюда сунется!

А после нырь в дрыгву, и поминай его как звали.

Цимох пришел к себе домой, а там уже сидит старый князь. Увидел он Цимоха, саблю выхватил — ш-шах! — и срубил Цимоху голову. Упала голова и говорит:

— Дурень ты, старый князь! Меня хоть на кладбище свезут и отпоют там по-людски, а от тебя и следа не останется.

Перепугался старый князь, саблю бросил, стал кричать:

— Чур, чур меня!

А потом как замолчал, так потом всю осень, всю зиму молчал, никому ни слова не сказал, сидел у себя в своем палаце, носа во двор не высовывал.

Потом пришла весна, и он тоже немного оттаял. Стал выходить, потом и выезжать. Но в пущу он еще долго не совался. А после все же сунулся. Потом стал ездить туда каждый день. Ездил всегда один, никого с собой не брал, брал только маленькую книжечку, к ней свинцовый карандаш. Наши видели его: едет, едет, говорят, потом вдруг остановится, задумается и, с коня не слезая, достанет свою книжечку, что-то в нее запишет — и поехал дальше. Но он ездил только по сухим местам, а к дрыгве даже и не поворачивал. Думал, наверное, что на сухом его Цмок не ухватит. Дурень был этот князь. Хоть грамоту знал, ой, дурень! Цмок, он разве один? Да если бы он был один, так разве бы о нем такое разное бы говорили? А то один говорит: этот Цмок, он трехголовый и здоровый, как сорок быков, а другой говорит: нет, он одноголовый, маленький, в нем и трех быков не наберется. Отчего это все? Да опять же оттого, говорю, что их, этих гадов Цмоков, много. Есть один главный Цмок, он трехголовый, самый здоровенный, он нашу землю со дна моря и поднял, а остальные Цмоки — это его дети, а может, и внуки. Иначе говоря, есть гад, а есть гаденыши. Вот те гаденыши могли бы того князя и на сухом месте поймать и сожрать.

Могли бы, да! Но старший, главный Цмок им такого приказу пока не давал, он, я так думаю, сам хотел с князем схватиться. Но еще было рано. Так думал Цмок. А князь, дурень, был рад! Ездил, ездил, потом стал ходить. И уже не один, а с гайдуками. Стал уже ходить по самым чащам. Опять его там наши видели: ходит, ходит, говорят, потом остановится, свою книжечку достанет, что-то в нее запишет — и дальше пошел.

Так то лето и прошло. Потом была зима. Ой, была лютая! Все заморозила! И тогда, по замерзшей дрыгве, стал князь в такие гиблые места заглядывать, что, думаю, Цмок его тогда только потому не сожрал, что он зимой, как и медведь, спит у себя в берлоге до самой весны. Где у Цмока берлога, я не знаю и потому ничего об этом не скажу. Я вообще, вы сами это видите, никогда ничего, чего точно не знаю, не болтаю.