Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

Он собрал всю мочь слабосильного тела и сел, раскинув ноги. Они тонкие и голые, и не принадлежат ни птице, ни человеку — так, нечто среднее. Пальцы человеческие, однако непомерной длинны и их всего три. Конечности, а следом за ними всё тело ходило ходуном, как локти молодой берёзы на осеннем ветру; голова всё время кренилась вниз, и существо выставило одну коленку, на которой умостился клюв. Коленка тоже оказалась костлявой и непомерной длины. Он размышлял вслух, и речь с каждым словом удавалась всё лучше:

— Да… другого существа. Такого… которое не смеет…повышать…голос… на своих создателей… сотрясать криком мир богов и духов… Не смеет отбиваться от стада… и ни жеста не может сделать… поперёк воли старших…. Такая…шкура…послужит…тебе…неплохим… уроком.

Наран попытался вообразить себе то, о чём говорит Тенгри, но прежде попытался запротестовать. И осознал, что потерял дар речи, и что вместо слов изо рта вырывается невнятное блеяние. Лисья натура металась где-то в глубине сознания, загнанная взглядом выпученных белесых глаз в дальний угол.

— Это… ещё не всё… — существо загнуло палец на левой ноге. — Раз! Я оставлю тебе память… Ты будешь помнить свою предыдущую жизнь… вплоть до последних секунд. Два! — второй палец присоединился к первому. — ты будешь иметь…непомерно… длинную жизнь. До тех пор… пока не погибнешь от чьих-нибудь когтей… или зубов. Но, следуя своей природе… малодушной и трусливой… ты не сможешь умереть по собственной воле. И если тогда ты сумеешь приползти ко мне… уже с большим почтением… я, быть может, прощу тебя…

Наран попытался что-то сказать своим новым визгливым голосом, но было уже поздно. На вершине горы, опоясанной белым поясом реки, оставшимся незагнутым пальцем существо распороло человеку шею.

Камлание подходило к концу. Покров из перьев и костлявый старик снова были порознь. Среди кустов наметилось первое движение, где, взмахивая крыльями, порхал заблудившийся между колючек и маленьких круглых листочков белокрылый мотылёк. Летучие мыши, чуя запах крови, носились над холмом.

Керме поняла, что пришла. Тропинка свернулась у её ног и тяжёло дышала, высунув язык, словно старая собака. Девушка ощутила близость человеческого жилья, тёплый дух его витал над полянкой (Керме почувствовала бы, если бы над головой были кроны. О нет, там было небо, и до ближайшего скопления деревьев отсюда довольно далеко). Дорожка под ногами была смирной и прирученной, даже встречные камни приглашали на них посидеть. Резь в животе и не думала утихать, но Керме не поддавалась.

Позволяла вести себя дорожке до тех пор, пока не почувствовала руками резную коновязь, треснувшую посередине. Сосны склонились перед ней, коснувшись кронами земли, и Керме протянула им руки, совершенно ожидаемо ощутив на двух стволах черты лица. Носы с бородавками, лепёшки-губы из древесных грибов. Брови из коры.

— Привет, мои хорошие, — сказала она, совершенно не удивляясь ожившим деревьям. Боль в чреве и тина в голове совершенно избавила её от возможности удивляться таким вещам.

Между соснами возвышалась громада, и девушка поняла, что эта громада — шатёр, к которому она шла. Та самая проеденная гусеницей дырочка в кленовом листике.

— Есть здесь кто? — позвала она, комкая карту в кулаке.

И тут же пришло осознание, что вряд ли её голос способен извлечь хоть какой-нибудь ответ из этого затхлого жилища.

Руки с трудом нашарили откинутый полог. Его перекосило, так, что пришлось нагибаться, чтобы попасть внутрь. Под ногами хрустели сухие листья, спрятавшиеся здесь от зимней непогоды ещё прошлой или позапрошлой осенью. Сонные кузнечики, коих здесь, кажется, было целое поселение, прыгали из-под её ног в разные стороны.

— Спасите маленького, — услышала она свой голос. Шатёр вздохнул и приблизил к ней свои стены, заставил полуистлевшие, неопознанные вещи двигаться, перебирая калечными ногами.

Кажется, здесь ночевал какой-то крупный дикий зверь. И не раз. Полог разодран когтями, внутри застарелый запах животного, разрытая земля и хвоя. Для барсов здесь слишком холодно, кабаны предпочитают низины.

Резь в животе усилилась, и Керме завалилась на бок, подтянув к груди колени. Потихоньку, как белка к разложенным нерадивым путником продуктам, подкралось осознание, что здесь давно уже никто не появлялся, никого, кто мог бы ответить на её зов. Даже лица деревьев, наверное, были порождены тем ядом, что затуманивал сейчас её разум.

— Кого ты зовёшь? Здесь нет никого. Только кости.

Первое время Керме показалось, что это очередной ни к чему не привязанный звук. С детства она слышала множество звуков, которые не могла связать ни с одним животным, или явлением. Какие-то из них Время и суровый монгол по имени Учение поставили на место. Но бывали и такие — в том числе и голоса — которые непонятны ей до сих пор.

Тем не менее она решила ответить.

— Я ищу… хоть кого-нибудь, кто может мне помочь.

— В халате кама, который жил здесь, уже два десятка прорех. По одной прорехе каждую зиму. Его кости покоятся в кургане за рекой, и глаза его взошли черничными кустами.

Голос существовал в шатре совершенно естественно, так, что Керме начало казаться, что язык, нёбо, гортань и прочее совершенно необязательны для него. Он был не строгим и не ласковым, не грубым и не мягким. Он просто был.

— Что же мне делать?

Керме напряжённо вслушивалась в тишину. Но на этот раз ответом ей был только вялый стрекот кузнечика над ухом.

А потом возник второй голос. Резкий и крикливый. С таким, наверное, очень удобно работать на лошадином базаре — тебя будет слышно отовсюду. Но, правда, не совсем понятный. Обладатель его, видно, имел очень длинную шею, по которой слова перекатывались, прежде чем находили выход. А некоторые застревали или проваливались обратно.

В шатре вдруг стало тесновато. На шее выступил пот, дышать стало труднее, и девушка поняла, что кто-то стоит прямо у входа. Отгораживает её от потоков свежего воздуха. Один из двоих был очень полным. Привычку отъедаться и полнеть обитатели гор имеют зимой, когда приходится согреваться собственным мехом, тем, что внутри, под гладкой шкуркой.

— Будь помягче, друг мой, — ответил ему первый. Он тоже постепенно обретал массу, будто войлочное одеяло, которое вымочили в кипятке. — Девочка на пороге смерти, и некому помочь ей, кроме нас.

Керме он нравился. Человек с таким голосом мог ловить в ручье рыбу не на обед, а просто так, чтобы затем её выпустить. Такой человек мог пускать в свой шатёр играться детей и с улыбкой смотреть, как носятся они вокруг. Он должен быть в меру старым, умудрённым годами. Конечно же, у него должны быть седые волосы. Наверняка седина венчает его голову, как корона.