Эрик Ластбадер - Воин Опаловой Луны

Сперва он осторожно закрыл глаза Цуки – прежде чем извлек кинжал из ее груди. Теперь он плакал. Она не заслужила этого. Только не этого. Какая ужасная смерть! Думать, что тебя убивает собственная дочь. И хуже всего было то, что это – ложь. Цуки была убита не Офейей. Да, это сделало тело Офейи, но теперь Мойши был уверен, что все действия и сама жизнь этого тела были управляемы Сардоникс. «Как долго, – думал он, – я занимался любовью с нею?»

В конце концов он потерпел поражение. Цуки была первой любовью его друга. Он взял на себя обязательство защищать ее. И точно так же, как он допустил убийство Коссори, он допустил, чтобы Цуки приняла столь внезапную смерть. В глубине своей души он знал, что слишком строго судит себя. Но это его не волновало.

Он услышал как будто издалека громкие голоса и узнал среди них голос Чиизаи, звавшей его.

Но он не обращал внимания на эти призывы – он смотрел на лицо Цуки, ставшее теперь безмятежным. Луна, наконецто закатившаяся за горизонт…

Мойши и Офейя стояли у края могилы, далеко друг от друга. Глядя на это, Чиизаи украдкой вздохнула, пытаясь успокоиться. Гроб, гладкий, словно стекло, опускался в свежевырытую могилу рядом с надгробием Милоса СегильясаиОривара. Она почти не обращала внимания на слова дона Испете, тянувшего заупокойную литургию.

Ей без труда удалось одолеть Офейю, когда та слезла вниз из окна второго этажа в сад за домом. Но к тому времени было уже слишком поздно. Офейя вновь была сама собой, она не могла понять, как это она вдруг очутилась в Коррунье и почему она находится в саду, одна. Прошло некоторое время, прежде чем они смогли объяснить ей, что же случилось. Она стоически выдержала все это. Увы, Чиизаи не могла сказать того же самого о Мойши. Он часто замолкал и уходил в себя на середине рассказа, и теперь Офейя поняла, что между Мойши и ее матерью чтото было. В результате они уже два дня не разговаривали друг с другом.

Дон Испете осенил знаком Церкви опущенный в могилу гроб. Чиизаи была признательна за то, что церемония наконецто завершилась. Напряжение среди этой бури чувств достигло такой силы, что казалось, будто они стоят здесь, в тени олив, уже полдня, хотя Чиизаи понимала, что времени прошло гораздо меньше. У нее был еще один повод для признательности: Мойши сказал ей, что они отбывают в Шаангсей сегодня же, сразу после поминальной службы. Она была по горло сыта этим темным, унылым ломом с мрачными картинами на тему самобичевания и почт невыносимой аурой обреченности. Она тоже приняла решение и теперь страстно желала вернуться в Шаангсей. Она смотрела на угрюмое лицо Мойши и тайком улыбалась сама себе. Его настроение скоро изменится, как только он увидит, что ожидает его в Шаангсее.

Вес, кроме них троих, уже ушли. Чиизаи тоже повернулась и пошла прочь, не глядя на двоих оставшихся, – ей тут больше нечего было делать. Она услышала, что ктото бежит за ней, остановилась и обернулась.

– Ты идешь обратно в дом? – спросила Офейя.

– Нет, я собираюсь зайти в меркадо. Хочу попрощаться с Мартиной, прежде чем мы уедем отсюда.

– Вы… Когда вы… уезжаете?

– Сегодня днем. Почти немедленно.

Офейя ошеломленно потрясла головой.

– Я не знала. Я…

– Если бы вы двое поговорили друг с другом… – Чиизаи умолкла. Она и так за последнюю пару дней говорила гораздо больше, чем привыкла. – Извини. – Она отвернулась и пошла прочь.

Мойши стоял в одиночестве, пока могильщик забрасывал землей могилу. Вначале комья гулко ударялись о крышку гроба, но по мере того, как слой земли над гробом рос, удары становились все глуше.

Затем могильщик ушел, и Мойши остался наедине с нею. Здесь было тихо и спокойно.

– Прости меня, Цуки. – Но уже произнося эти слова, он понимал, насколько они неуместны. Его вина была столь велика, что, если бы он принадлежал к иному народу, он убил бы себя сейчас. Но он был искаильтянином и не мог поступить так. Он должен был жить с этой виной. И это будет его искуплением. Он горько улыбнулся самому себе, узнав голос своего отца и отца своего отца, произнесшего эти слова. Вновь и вновь. Ему никуда не уйти от истории народа Искаиля.

С тем же успехом он мог бы перестать дышать – ибо эта история, это прошлое въелось в каждую молекулу его тела, в кровь и в кости, в мускулы и жилы, в мозг и сердце.

А потом в его памяти ярко вспыхнула картина. Миг после того, как он встретил Чиизаи в порту Шаангсея. Что за странные воспоминания приходят на ум… Л потом он осознал, чем вызвано именно это воспоминание. Шиндай и ее предсказание. Как же это было?

Солнце: вестник великой перемены.

Прошлое: то, что помогает тебе. Было тело на погребальных носилках. Цуки, из прошлого, теперь мертва.

Всякий: то, что препятствует тебе. Сардоникс.

И что он мог поделать со всем этим? Ничего. Совсем ничего.

Он почувствовал, что ктото стоит позади него.

– Не за что… – Слова застревали у нее в горле, и она судорожно сглотнула. От страха у Офейи пересохло во рту. Она понимала, что должна сейчас совершить самый главный поступок в своей жизни. Какаято часть ее громко кричала, подетски жалобно ныла, протестуя против этого, но Офейя сжала зубы и шагнула вперед, потому что гдето в глубине души понимала, что это ее единственный шанс, что, упустив его, она останется навеки связанной, скованной, обреченной.

– Тебе не за что просить у нее прощения. Мойши смотрел на нее, разглядывал ее лицо и видел, что дикий зверь, живший в ней, с каждым мгновением отступает все дальше и дальше вглубь. И внезапно он осознал, насколько сильно сейчас он сам себя жалеет.

– Кажется, я это понимаю.

Она взглянула вниз, на свежезасыпанную могилу, потом вновь подняла взгляд на него. Он молча стоял и смотрел на нее.

– И еще коечто, – негромко произнесла она.

– Что именно? – Он прекрасно знал, что она имеет в виду. Он просто хотел, чтобы она сказала это вслух.

– О тебе и о моей матери…

– Это было совсем не то, что ты думаешь. Офейя. Она была не тем человеком.

– Не говори мне об этом. Это все, о чем я прошу, я просто чувствую… – Она внезапно умолкла, глаза ее наполнились слезами. – Она всегда была такой красивой, такой невероятно красивой…

Он обнял ее одной рукой, и они вместе пошли прочь. Весной на могиле вырастет зеленая трава, и никто не позаботится, чтобы утоптать темнокоричневую землю. Это не имеет никакого значения для Цуки СегильясиОривара – только для тех, кто мог бы навестить ее.

«Шаангсей, вечный Шаангсей, – думал Мойши, когда они входили в гавань, лавируя между больших купеческих судов и стараясь держаться подальше от тасстанов, толкущихся у самой пристани. – Какими чувствами полнится мое сердце, когда я вновь вижу твой берег! И все же у меня есть еще Искаиль. Снова домой…»