Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

Слова Альфреда были обращены к Лебиусу, однако змеиный граф, не отрываясь, смотрел на стол, где в вязкой рубиновой луже, среди блестящих осколков — крупных и острых — билось, как рыба на раскаленной сковороде, мокрое существо, высвобожденное из магиерской реторты. Существо пронзительно пищало, загребая тонкими, но сильными ручонками кровавые сгустки и стеклянную россыпь, судорожно суча кривыми ножками, размазывая и разбрызгивая темную жижу.

Гомункулус оказался еще более миниатюрным созданием, чем представлялось, пока он плавал в кровавой ванне за толстым стеклом. Его реальные размеры едва-едва превышали длину и ширину человеческой ладони. Однако лютой ненависти в этой твари хватило бы на десяток свирепых ландскнехтов. Яростный писк постепенно стихал, сменяясь хрипом и бульканьем. Маленькие зубки в бессильной злобе крошили в пыль битое стекло, а коготки оставляли глубокие борозды на влажной столешнице.

Альфред брезгливо и не без опаски тронул копошащийся на столе ком влажной плоти кончиком меча. Человечек из реторты среагировал молниеносно. Зубы и когти вцепились в клинок, словно в горло злейшего врага. Послышался скрежет, свидетельствовавший о необычайной их крепости. Маркграф не без труда стряхнул тварь с меча. Стряхнув же, с изумлением обнаружил отчетливые царапины на закаленной боевой стали.

— Он сейчас готов загрызть любого, ваша светлость, — бесцветным голосом заметил Лебиус. — Но в первую очередь того, кто освободил его из уютной стеклянной утробы, полной сытной теплой крови.

— Меня? — уточнил маркграф. — Твой гомункулус хочет загрызть меня?

— Вас.

— В таком случае жизнь для него — непозволительная роскошь.

Альфред снова занес меч над магиерским столом.

— Не стоит, ваша светлость, — вздохнул Лебиус. — Он уже умирает. Сам…

Действительно, злобный уродец затихал. Маленький человечек с большой головой дернулся еще пару раз — и вовсе перестал трепыхаться. На сморщенном полумладенческом-полустарческом личике застыл звериный оскал. Жуткое… жутчайшее выражение ненависти ко всем и вся. Острые зубы в перекошенном рту твари торчали густо и часто. Таких не бывает ни у младенцев, ни у стариков. У обычных людей вообще не бывает подобных зубов. Маркграф присмотрелся. Зубы гомункулуса, как и его кожа, как и его когти на длинных тонких пальцах, поблескивали металлом.

— Почему? — Альфред опустил меч. — Почему он умер, колдун?

— Вы выпустили его до срока, ваша светлость, — тихо ответил Лебиус. — А я еще не сумел подготовить его к жизни вне чужой крови. Без этого питательного раствора мои гомункулусы обречены…

В словах магиера слышалось искреннее, но без надрыва сожаление. Так проклятая деревенской колдуньей селянка-неудачница привычно убивается об очередном ребенке, не выжившем при родах. Так мастер печалится о незавершенном и погубленном варварской рукой шедевре, готовясь приступить к новому.

— Работай лучше, — холодно посоветовал змеиный граф. — Трудись больше. Продолжай свои эксперименты, и у тебя все получится. Пожалуй, мне пригодятся эти твари. Когда боевые гомункулусы встанут плечом к плечу с шлемами…

Альфред мечтательно улыбнулся.

— С такой армией мне и люди уже не понадобятся. Но вот что касается Дипольда…

Оберландский маркграф качнул перед магиерским капюшоном клинком, измазанным в кровавой жиже.

— Я не знаю, колдун, какому богу или демону ты творишь молитвы, но молись — и притом молись усердно, — чтобы гейнец ненароком не выбрался из своей реторты и не обрел свободы воли.

— Этого не произойдет, ваша светлость, — негромко и устало проговорил Лебиус.

Сухой палец магиера ткнул в маленькое мертвое тельце, облепленное стеклом и кровью.

— Кто покидает свою реторту… свою истинную реторту — не важно, по собственной ли воле или по воле чужой, — тот умирает в муках. А умирать не хочется никому. И уж, во всяком случае, Дипольд был рожден для того, чтобы убивать, а не умирать. Проведенный над ним ритуал лишь развил и выпестовал данное ему при рождении. Неизбывная жажда крови теперь не просто его склонность, это теперь его рок и его темница с замурованным навеки выходом. И сколь бы Дипольд ни противился своему предназначению, сколь бы другие ни пытались изменить его судьбу, кровавая натура гейнца рано или поздно возьмет свое. И чем позднее, тем сильнее сдерживаемые страсти выплеснутся наружу. Нам нужно только немного подождать, ваша светлость.

— Что ж, в таком случае будем ждать, — усмехнулся Альфред. — Но пусть ожидание проходит в войне. Чем больше битв, тем больше соблазнов для Дипольда, не так ли, колдун?

Хищная ухмылка маркграфа была сродни мертвому оскалу гомункулуса.

— Вы, как всегда, правы, ваша светлость, — магиерский капюшон качнулся в почтительном поклоне.

Слабую улыбку, скользнувшую в тот миг по бледным губам Лебиуса, Альфред Оберландский разглядеть не мог.

Небольшое средневековое орудие малого калибра.

Казнозарядные орудия, использовавшиеся в Средние века, но не выдержавшие конкуренции с дульнозарядными бомбардами. Веглеры отличались ненадежностью, часто разрывались при выстреле и из-за недостаточной обтюрации метали ядра на небольшое расстояние.

Бондоком («орехом») в Средние века называли пулю или ядро небольшой бомбарды.

Schlange (нем.) — змея, уж. В реальной средневековой Германии именно так называли длинноствольные дальнобойные кулеврины.

Латинское слово granatus — зернистый, действительно дало название гранатам — как оружию, так и фруктам.

Трабант (драбант) в данном случае — телохранитель.

Вассер — вода, шлос — замок, дворец (нем.).

Stich — укол, колющий удар (нем.). Отсюда и название штыка. Кстати, первые штыки-байонеты не крепились к стволу снаружи, а именно вставлялись в него.

Schnabel — клюв (нем.).

В данном случае описывается принцип действия так называемой пули Минье, простой в изготовлении, эффективной в бою и чрезвычайно популярной в начале и середине девятнадцатого века до распространения казнозарядного стрелкового оружия.