Ханнес Бок - Черное колесо

Смитсон, Чедвик, Бурилов и их спутники больше не нуждались в нашей помощи! И хоть я ненавидел Чедвика и презирал Смитсона, такой судьбы я им не желал!

Не стоит рассказывать, что мы сделали потом. Белое племя понесло гораздо большие потери, чем мы. Даже я схватился за пистолет. Потом мы отыскали дуновение чистого воздуха, ароматного, словно благовонное пламя. Мы дышали полной грудью и шли, пока не вышли на дневной свет, но не там, где вошли, а футов на двадцать выше.

Свет после пещер слепил глаза. Слышались какие-то странные тягучие звуки. Мы упали на песок и лежали без сил. Я был весь пропитан усталостью; но слишком силён был ужас перед белыми существами, оставшимися позади, и потому мы не стали задерживаться.

Не все из нашего отряда вернулись, но мы не собирались искать оставшихся. И не стали поджигать паклю и концы на берегу. Единственным нашим желанием было как можно быстрее покинуть это место. Гул над головами продолжался.

Мы набились в гичку, оставив шлюпку для тех, кто может ещё выйти из пещер.

Я понял, что предвещал этот устойчивый гул. Остров представлял собой гигантское слуховое устройство, его изогнутые стены улавливали и усиливали отдалённые звуки, недоступные человеческому слуху. Органное гудение означало приближение сильного ветра!

Глаза мои постепенно привыкли к свету, он был совсем не так ярок, как показалось мне вначале. Небо затянули тучи, и посреди однообразной серости быстро клубились более тёмные массы, как наступающие мрачные всадники.

Вода в фиорде беспокойно поднималась и опускалась, словно дышала. Из-за поворота выкатывались «волны. Неестественно тёплый ветер обнимал нас горячими руками. Теперь мы могли видеть „Сьюзан Энн“. Там поднимали на борт катер. Что-то помешало остальным последовать за нами на остров, и, глядя на южную часть неба, я понял, что. Грандиозная туча прижалась к горизонту, словно готовясь прыгнуть на нас. Она была зловещей, цвета поблекшей чёрной ткани.

Мы вышли из фиорда, и гудение осталось позади. Некоторые смачивали голову и лицо. Один из моряков бросил весло и принялся тереть глаза. Я подумал с беспокойством, что слепота белого племени может оказаться заразительной: разумеется, в грязи их пещер было немало инфекций.

Я вспомнил утверждение Флоры и леди Фитц, что сокровища покрыты ослепляющим порошком, но отбросил его. Если сокровища и ослепляют, то только в переносном смысле.

Тень на юге приблизилась и разлилась по грязной бумаге неба, как чернила. Ветер стал прохладнее, он озорно шевелил волосы и шумел в ушах. Рябь на воде сливалась в сплошные гряды, подхватывала нас и подбрасывала.

Некоторые гребцы трясли головами, словно вода попала им в уши. Один перегнулся через борт, набрал пригоршню воды и плеснул в лицо. Другой потерял весло и не мог найти его, пока оно не ударило его в грудь.

Порыв холодного ветра подхватил нас. Он был уже не озорным, а враждебным, и нас несло к коралловому рифу, под которым разбивался в полосы кружев прибой.

Мы развернули лодку и изо всех сил начали грести прочь от рифа. Ветер сносил нас назад, волны накатывались сплошными фалангами, потрясая пенными плюмажами. Чернота закрыла половину неба.

Теперь я отчётливо слышал гул, который раньше уловил и усилил остров, – звук, который слышишь в раковине. «Сьюзан Энн» развернуло по ветру. Стоявшие на палубе что-то кричали нам, но слова относило ветром. Мы спешили на шхуну, как крестьяне бегут к замку своего феодала, когда вторгается неприятель, и спотыкались о волны, как бегун спотыкается о камни и корни деревьев.

Из тьмы, как из открытых ворот чёрного дворца, вырвались ряды белопенных коней в бесконечном кавалерийском натиске. Они били в борта, ржали стеклянными голосами, разбиваясь о рифы, окатывали нас своей солёной кровью. Ветер звучал всё громче, это был уже не шум раковины, а вой, словно завывала сама темнота.

Мы оказались за кормой «Сьюзан Энн», всего в двадцати ярдах от неё. Ветер снова развернул шхуну, и она двинулась на нас, угрожая прижать к рифу и раздавить. Тросы удерживали её на месте, и гичка металась в узком пространстве свободной воды. На палубе продолжали кричать, но голоса срывались с губ и уносились прочь. Нам сбросили шторм-трап, и мы, поймав его, подтянули гичку к борту корабля.

Потом, по двое и по трое, мы поднялись по лестнице, взлетая вверх, когда волна подбрасывала гичку. У одного из моряков развязалась куртка, в которой он нёс сокровища, и в воду хлынул радужный поток драгоценностей! Белые руки пены жадно подхватили их; моряк беззвучно закричал, глядя вниз, но не прекратил подъёма.

Человек, поднимавшийся за мной, оступился, схватился за воздух и упал в гичку, повалив остальных. Волна, поднявшая лодку, окатила меня до пояса, и я едва успел вскарабкаться, чтобы не оказаться между лодкой и кораблём.

Вскоре мы были уже на палубе. Моряки тянули тросы, пытаясь закрепить гичку на шлюпбалках, остальные столпились вокруг. Ветер бил в лицо, прижимая нас к переборкам.

От неба осталась только серебристая полоска на севере. Стало темнее, чем в сумерки.

В этот момент все забыли, кто есть кто, все, кроме меня. Сжимая пистолет, я пробирался сквозь кольцо людей и остановился у борта, чтобы подобрать ещё один пистолет. Потом по наклонной палубе двинулся к носовой надстройке. Ванты гудели, как струны гигантской арфы: ветер играл на них похоронные марши. Я беспрепятственно прошёл в кают-компанию, перевёл дыхание и прежде всего побежал к Мактигу, а от него – к Бенсону и Пен.

Мактиг схватил протянутый мной пистолет и выбежал на палубу. За ним Бенсон. Пен хотела обнять меня, но я опасался заразы белого племени и оттолкнул её. Пока я освобождал Джонсона, Маккензи и Сватлова, Пен открыла каюту Деборы и леди Фитц.

С каким-то кашляющим звуком нос «Сьюзан Энн» задел за коралловый риф, шхуна вздрогнула, будто действительно в приступе кашля. Меня подбросило, как при землетрясении. Джонсон и Маккензи выбежали, лишь только я открыл дверь, но Сватлов лихорадочно продолжал что-то записывать и даже не поднял головы. Вокруг него повсюду лежали исписанные листы.

По пути на палубу я встретил Дебору. «Сьюзан Энн», как огромный орган, вся гудела аккордами натянутых вант. К этому добавлялся воющий ветер, барабанные удары волн и протестующий скрип мачт. Поэтому я не расслышал ни слова из того, что она мне кричала.

Дальше мы пошли вместе. Ветер подхватил чайку и прижал её к переборке, словно распял, и её янтарный глаз, полуприкрытый веком, смотрел на меня, когда мы пробирались по палубе к ослепшим людям.