И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"

Время от времени он смотрел на меня, как на что-то драгоценное и неожиданно обретенное. В такие минуты я отводила взгляд, потому что не знала, что должны выражать мои глаза. Потом он замолчал. Так внезапно, будто выключили звук. Просто молчал и вглядывался в мое лицо. На какой-то миг я испугалась, что сейчас все же прозвучит вопрос: «А где же та, настоящая?». И я не знала, что будет страшнее: разоблачение или необходимость рассказать то, что я знаю о той… настоящей. Но в комнату вошла Добронега, и вопрос так и не прозвучал. Добронега улыбнулась, потрепала Радимира по волосам и обратилась ко мне строгим голосом:

— Утомил тебя, поди?

— Нет, — я покачала головой и тоже улыбнулась.

Добронега положила ладони на виски Радимира и поцеловала его в макушку.

— Олег там зашел, — произнесла она, еще раз погладив сына по голове, и бросила на меня быстрый взгляд.

Радимир посмотрел на меня, улыбнулся чуть виновато (или так только показалось?) и произнес:

— Я пойду. Завтра еще приду. Буду ходить, пока не надоем.

— Ты не надоешь, — повинуясь какому-то порыву, ответила я.

Он улыбнулся, обнял меня и провел ладонью по моим волосам. На миг его взгляд потемнел. Он дернул плечом и, быстро обняв мать, вышел из комнаты. Добронега проводила его взглядом, вздохнула и покачала головой. Я молча откинулась на подушку, гадая о причинах их переглядываний. В моем мозгу вновь мелькнула ускользающая мысль. Что-то здесь было важное. Только что? Что-то, требующее внимания. Но, кроме усилившейся головной боли, я так ничего и не добилась. Я выпила горький отвар, вновь откинулась на подушки, пережила два приступа кашля и принялась думать о том, что Радимир так ничего и не спросил. Более того, в ответ на мою осторожную попытку выяснить, что же произошло в ночь, когда меня подобрали, он замкнулся и заговорил о младшей дочери Улеба, во второй раз ставшей матерью. То, как он это говорил, натолкнуло меня на мысль, что дочь Улеба — подруга Всемилы и что от меня требуется определенная реакция. Попытки соответствовать ситуации отняли последние силы, и разговор о моем возвращении сам собой сошел на нет.

Радимир и вправду приходил каждый день. Иногда дважды в день. Добронега шутливо ворчала, но я видела, как светится ее лицо при взгляде на нас. Я подумала, что она все-таки счастливая женщина, потому что вряд ли Радимир разыгрывал заботу о младшей сестре. Значит, он всегда вел себя так по отношению к Всемиле. Это открытие совпадало с тем, что я знала о нем, но все равно наблюдать это воочию было странно. И я видела, что Добронега гордится детьми. А то, что она относилась к Всемиле как к родной, не вызывало никаких сомнений. Я попыталась вспомнить, были ли среди моих знакомых такие теплые отношения между братьями и сестрами, и не смогла. От этой мысли стало грустно, а еще стало страшно, потому что я знала правду о судьбе Всемилы.

За все эти дни Радимир ни разу не заговорил о произошедшем. Будто ничего не случилось. Будто его сестра просто вышла погулять и вернулась чуть позже, чем ее ждали. С одной стороны, такое положение вещей меня устраивало, потому что объяснить необъяснимое я не могла, а с другой стороны, были вещи, которые уж совсем невозможно было игнорировать. Ну, допустим, на мне было длинное простое платье, так удачно надетое по случаю солнцепека. Но ведь на мне еще был, простите, купальник. Их это не смутило? Вообще, мысль о том, что меня, находившуюся без сознания, раздевала толпа незнакомых мужчин, не вызывала у меня восторга. Нет, я конечно, понимала, что здесь нагота воспринималась иначе, но я выросла несколько в других условиях.

И все же, неужели никого ничего не смутило? Пусть им было не до разглядывания моего белья, но матрац! Они же не могли не заметить, что он из незнакомого материала?

В один из дней я осторожно попыталась заговорить об этом. Вопрос поставил Радимира в тупик. Мне даже показалось, что он его просто не понял. Пришедший как-то поутру Улеб в ответ на этот же вопрос призадумался, потом ответил:

— Так там плот был, да доски прогнили, верно. Тебя как увидели-то, Радим хотел за борт прыгать, еле удержали. Темно было, да поверить не могли в удачу-то такую. Ловушка, думали. Пока Радима держали, плот едва не унесло, да Олег изловчился — багром подцепил. Плот на дно и пошел. Пришлось ему прыгать. Тут уж не до дум было — вода-то ледяная. Он тебя и вытащил.

В мозгу вновь что-то смутно шевельнулось. То ли воспоминание, то ли… предчувствие.

— А плот утонул? — спросила я, стараясь прогнать внезапный озноб.

— Верно. Да на что он тебе? Помог нас дождаться — хвала Перуну. И забудь.

Значит, матрац просто проткнули багром, и он утонул. То есть его никто не увидел. Все складывалось до невозможности странно, точно по заранее продуманному сюжету. Я бы сказала «мистика», но здесь это слово звучало насмешкой. Улеб был намного словоохотливей Радимира, но и он мрачнел от этой темы. Однако еще один вопрос я все-таки задала:

— Улеб, а как вы меня нашли? Простор-то какой. Да ночью.

Улеб усмехнулся. Усмешка вышла горькой. Провел ладонью по бороде, а потом посмотрел прямо в глаза:

— Простор, говоришь? Да мы каждую каплю в этом море веслами прошли, каждый камешек на берегу руками перебрали.

Я затаила дыхание, вдруг почувствовав стыд за то, в чем, в сущности, не была виновата. Или все-таки была?

— Радимир умом чуть не тронулся, как это случилось, — тем временем произнес Улеб. — День за днем искали. Только потемну и переставали. А он и тогда все искал. То, что ты вернулась… это не только сама спаслась — его спасла. Страшен он был это время. Точно смерти искал.

Улеб ушел, а его слова еще долго звучали у меня в голове. Радимир искал сестру… Несмотря ни на что. Настолько любил? Исходя из того, что я увидела за последние дни, я поняла: да, любил настолько сильно, что искал мести или… смерти. Мне трудно было осознать подобное, но в его взгляде словно что-то загоралось, когда он смотрел на меня. А еще, и это меня необъяснимо пугало, в том же взгляде порой проскальзывала такая лютая ярость, что мне хотелось сжаться и спрятаться. Я понимала, что направлена она не на меня. Но от мысли о том, что способны сотворить такие эмоции, позволь Радимир им вырваться, меня пробирала дрожь. Ведь этот мир не был бутафорским. Здесь боль была настоящей, и кровь — тоже. Я пыталась как-то успокоить его, делала вид, что все хорошо, все позади. Но в такие моменты он не сразу мог смирить гнев: дышал прерывисто и резко, а мозолистая ладонь до боли сжимала мою руку. Неужели все в этом мире так мстительны? Ведь он считает, что Всемила уже несколько дней как дома. К чему столько эмоций? Откуда ненависть?

Ответ нашелся сам собой. Как-то вечером я услышала собачий лай, и Добронега пошла загородить пса, чтобы пропустить гостя во двор. Приподнявшись на постели, я с любопытством наблюдала через окно за молодой девушкой, о чем-то разговаривавшей с Добронегой. Я пока еще мало вставала с постели. Делала короткие прогулки по необходимости. Например, до туалета, располагавшегося недалеко от дома. Летом — это, конечно, экзотика, но как пользоваться этим зимой, думать не хотелось. А еще до бани. Хоть Добронега и ворчала, что лучше бы мне и мыться, и «по нужде ходить» прямо в доме, но я так не могла.

И вот сейчас я с интересом разглядывала девушку, одетую в длинное светло-серое платье, украшенное, кажется, каким-то узором, — отсюда было плохо видно. Широкий пояс перехватывал платье в талии. На ногах девушки красовались кожаные башмачки. У меня самой были такие, и они пришлись, на удивление, впору. Еще больше удивило то, что обувь оказалась удобной. Только непривычной: через тонкую подошву чувствовался каждый камушек. Но через какое-то время я просто перестала обращать на это внимание. Из одежды Всемилы я пока надевала лишь ночную рубашку да шаль, поэтому, впору мне остальные ее вещи или нет, сказать не могла. Зато успела заглянуть в соседнюю комнату, оказавшуюся чем-то вроде швейной мастерской, игровой и гардеробной «в одном лице». У Всемилы было много нарядов, некоторые из тяжелой парчи, расшитые чудесной тесьмой, но больше всего мне понравились простые длинные платья — повседневная одежда, которая, несмотря на свою простоту, должна была выглядеть очень женственной. И взгляд на гостью Добронеги эту мысль подтверждал. Грустно, что в моем времени за мишурой дорогих украшений вещи утратили красоту, присущую естественности.