Виталий Сертаков - Проклятие клана Топоров

Отец Поппо прикрывался бумагой, на которой красовалась печать самого императора Отто.

— Уж котору неделю под присмотром моим сидит, крестом народ пужает. Только пока мы тут век коротаем, никто за него не вступился… — зевнул Обрубок. — А вот тебя чего ж не убили, и сам не пойму! Черноус вроде и прежде искал кого мне в помощь, чтоб глагол ихний разумел, да за германцем прислуживать.

— Я ему прислуживать не буду! — задохнулся от гнева Даг.

— Тогда тебя отдадут Световиду, — развел руками Обрубок.

— А эти… руяны, они не всех пленных убивают? — с надеждой осведомился Северянин. — Нас ведь можно выгодно продать, да?

— А это уж кого как. — Обрубок захрустел луковицей, другую протянул собеседнику. — Тут вишь как, им трелли сейчас ни к чему. Трелли идолищу ихнему потребны, жадный он больно до свежей кровушки. По мне, так лепше зараз на ножик острый кинуться, чем лютую смерть принимать. Да мы все в его пасти, почитай. Сколько живота отпущено, никому не ведомо. Даже Премудрая не ведала.

— Расскажи мне про вашу премудрую. Это богиня?

— Про Вольгу — то матушку? Княгиня! Ох и грозна была и не зря справедливецей в народе величалась, — с удовольствием запыхтел Обрубок. — Сказывают, княже Игорь тогда под Плесковым охотился, да на молоду девку — переводчицу глаз положил. А она, даром что дитя еще, пригрозилась сама в пучину кинуться, чем князю честь отдать. Так что ждать ему пришлось, пока не подросла будущая спасительница Руси. А уж как убили древляне мужа ее, вот тогда крутой нрав всем и показала. Велела лучших ихних мужей в ладье прямо в яму сбросить, да заживо закопать. А других в бане пожгла. Сказала, коли мужа мово любимого вбили, так пойду взамуж за вашего самого достойного. Приходите ко хоромам моим есть — пить, да вот баньки сперва отведайте. Всех и пожгла. А после, войско взяв, кровью и огнем до Искоростеня прошла, везде тиунов своих ставя да погосты торговые. С той поры древляне никогда уж не отпадали от Киева.

Даг слушал с восхищением про подвиги воительницы.

— Что ж, твоя владычица и теперь жива?

— Куда там, — вздохнул Обрубок. — Свел ее ране времени в сыру землю сынок Святослав любимый. Почитай, три года как ее нет. Вольга — то к самому византийскому патриарху ездила, крестилась, и много чадушек в веру византийскую войти уговорила. Только сын лихой упирался. Деток наплодил, поганых под стенами городов русских побил немало, да сам сейчас невесть где.

— Все это неправда, про крещение, — прокряхтел вдруг из своего угла отец Поппо. — Сама Ольга ваша посылала послов за милостью его императорского величества Оттона, чтобы он поставил в Киеве епископа. Десять лет минуло, как его преосвященство Адальберт оттуда с позором вернулся. Лично его знаю, великой веры, смирения и учености человек. Дикари ваши русичи едва не сожгли епископа заживо в идолище!

— Что такое «идолище»? — Даг сделал вид, что ни капельки не испугался.

Иван ответить не успел, сноровисто прикрыл багряные угли. Заскрипели засовы. Вместе с порывом свежего ветра в хлев вошел высокий старик. Лицо его казалось похожим на старую дубовую кору. Длинное белое рубище было сплошь покрыто вышивкой — непонятными значками. Поверх рубахи старик носил медвежью шкуру, на его морщинистой шее звенели и постукивали амулеты.

С дедом вошли двое, не вошли, а впрыгнули дикими гибкими кошками. У каждого — кинжал с костяной рукоятью, блестящий пояс, дорогие одежды. Четвертый вошел следом, с кнутом, белоглазый. Низко склонился перед стариком, заговорил, указывая на Дага. Северянин узнал главного руяна из той команды, что напала на драккары.

Заговорили быстро, Северянин почти ничего не понимал. То есть говорил преимущественно человек с кнутом, а старец кивал и бороду оглаживал.

— Ногу вперед вытяни, — перевел, наконец, Обрубок. — Велено нас сковать. При гостях высоких даже меня не жалуют. Поведут работать.

Даг не стал спорить, троих здоровых парней он все равно бы не одолел. Вокруг щиколотки замкнулось железное кольцо, зазвенела цепь. Щурясь на свет, парень перебрался через порог…

И увидел храм.

Даг надеялся; что сразу увидит сказочный город Ахрон, но разглядеть что — либо интересное не удалось. С одной стороны нависала стена храма, подпираемая хлевом, конюшнями и прочими хозяйственными пристройками. С другой стороны, за полосой вытоптанной земли, высился частокол из плотно пригнанных бревен. За частоколом мычали коровы, блеяли овцы, оттуда доносились размеренные удары, — то ли били в барабан, то ли сваи заколачивали. Волнами наплывал гул людских голосов.

Храм Световида был огромен, шагов двести в длину, и выстроен из серого камня. Даг убедился, что просторный хлев, в котором ему довелось провести ночь, это всего лишь пристройка к стене. На все четыре стороны света открывались высоченные ворота. Некоторые из ворот распахнулись раньше, некоторые как раз с натугой отворяли. Благодаря этому стали чуточку видны внутренности удивительного капища. Там свисали до земли алые полотнища и дивным многоцветием переливались стены. Просто так зайти внутрь все равно бы не получилось: у каждого входа переминались стражники. Кроме того, желающему пришлось бы преодолеть несколько высоких крутых ступеней.

Чтобы рассмотреть золоченый купол крыши, парень задрал голову. Что — то высокое находилось в глубине храма, но мешали сумрак и дым курильниц. Теперь Даг понял, отчего першило в горле и откуда накатывался горько — сладкий аромат. Железные треноги с чадящими травами стояли внутри здания, а также по всему периметру крыши. Там наверху тоже разгуливали мужики со сверкающими протазанами. По углам Световидова жилища располагались четыре мощных истукана, каждый раза в три крупнее статуи Тора, которую Даг посещал с отцом в священной Упсале. Даг с детства привык, что богов у свеев предостаточно, есть асы, есть ваны, есть всякие неприятные духи. Но в отцовской усадьбе и в Упсале поклонялись лишь троим, самым главным истуканам — Одину, Тору и Фрейру. Однако тех троих на родине всегда вырезали из дерева, а здешних страшных великанов кто — то изваял из белого, с прожилками, камня.

— На востоке — Мерцана, дочь Дажбога, — с удовольствием подсказывал Иван. — Вишь, всегда солнышко поджидает. На западе — сам Догода, с крылами голубиными, прелюбезный видом. А к северу, тот, что с бородой замерзшей, это Позвизд, ему чаще всех кровушку человечью жалуют.

Позвизд Дагу сразу не понравился. Весь закутанный в звериную кожу, казалось, он источал глухую ярость.