Тони Уайт - САТАНА! САТАНА! САТАНА!

Но все было без толку – грохочущий голос, казавшийся ныне воплощением ужаса, а не красоты, раздавался все ближе и ближе, все громче и громче.

Жатва началась, жатва началась…

И шаги белого, как сама смерть, обладателя баритона приближались тоже.

Феллоуз, стоя на коленях, оглянулся через плечо и с ужасом понял, что таинственный священник держит в руках вовсе не ординарный церемониальный епископский жезл; он нес с собой самую настоящую косу и методично косил ею воздух, как мускулистый французский фермер, которого Феллоуз как-то видел в музее Курбе в Париже, а может, и не в Курбе, в конце концов в данный момент он ни за что в жизни не вспомнил бы, что это был за музей…

Жатва началась, жатва началась…

– Ч-что вам угодно? – пролепетал Феллоуз своему белолицему палачу, – К-кто вы?

Белый Валлиец не снизошел до ответа на эти вопросы.

– А также не смеешь ты приносить сию мерзость в свой дом, иначе ты будешь проклят, как и она, – пророкотал Иеремия Джонс, – но ты воистину должен возненавидеть ее, и ты воистину должен отвергнуть ее, ибо проклята мерзость сия.

– О, ради Бога, – сказал Феллоуз, постаравшись придать своему голосу самые увещевательные интонации, – как я уже объяснял Архиепископу, мои замечания были напрочь вырваны из контекста… Я просто хотел указать на то, что…

– Еще до первых петухов ты трижды отречешься от меня! – пророкотал в ответ Иеремия Джонс.

Феллоуз потерял дар речи. Что это, черт возьми, за насмешка над Богом? Этот тип точно не имел никакого отношения к старой доброй Англиканской Церкви.

– Осмелишься ли ты быть крещенным точно так, как Иисус Христос был крещен в священных водах реки Иордан?

Феллоуз задохнулся от ужаса и был не в силах оказать сопротивления, когда Белый Валлиец резко поднес косу к его шее. С некоторым облегчением, впрочем, он осознал, что широкое лезвие только слегка касается его горла. Но он, безусловно, не был готов к тому, что случилось потом.

– О Господи, нет! – завопил он, когда подлый падре извлек на свет божий, как мощный хлыст, жезл своей жизни.

– Омой себя, о грешник, священными водами реки Иордан! – приказал Джонс, направляя свой белоснежный хуй на падшего раба Божьего и извергая водопад святой воды прямо в открытый рот перепугавшегося насмерть Епископа.

Но Феллоуз отнюдь не собирался сдаваться. Внезапно налившись благородным негодованием, он рывком приподнялся, выставив вперед руки, чем застал Валлийца врасплох – и тот повалился навзничь, дернулся вбок, и тут рукоятка косы вошла ему прямо в солнечное сплетение. Феллоуз тут же воспользовался шансом на спасенье, вскарабкался на статую Девы Марии, лапая ее где попало, и перелез на высоченный алтарь, стоявший за нею. Но вероломный викарий уже вскочил на ноги и с диким видом махал косой, стараясь достать его ноги; Феллоуз принялся прыгать и почти потерял равновесие. Он в отчаянье огляделся и внезапно увидел путь, ведущий к спасению. Ну же, трус! – подумал он, прыгая на дорогую занавесь синего бархата, которая драпировала всю верхнюю часть стен Часовни Пресвятой Девы, – Если б я только…

Но Иеремия Джонс обладал невероятной реакцией и ударил своим смертоносным орудием, опередив Феллоуза, и окровавил косу о его ногу, прорубив ее до кости.

– Замахнись же серпом своим и пожинай! – пророкотал он с триумфом, – Ибо время пришло тебе пожинать; ибо созрел урожай земли твоей!

Феллоуз крикнул от жгучей боли, соскользнул с бархата и неуклюже сорвался, случайно запутавшись в роскошном золоченом шнуре, коим была украшена занавесь. Крик ужаса тут же застрял у него горле, так как изысканно украшенная серебристыми кисточками петля захлестнулась вокруг его шеи. Он тут же отцепился от бархата и скончался, успев дернуться два-три раза, повиснув над алтарем; пятно молофьи моментально начало расползаться по переду его рясы.

Джонс посмотрел на свою работу, и увидел он, что это хорошо. Но он моментально сорвался с места, развернулся и побежал, когда занавесь синего бархата порвалась надвое под воздействием мощного веса болтающегося тела епископа, которое рухнуло на алтарь с тошнотворным хлюпаньем. А в вышине, медная рейка в виде пики, на которую была натянута завесь, сперва неуверенно заскользила, а потом сорвалась с крепления. Падая наземь, за секунду до того, как пробить насквозь труп фиолетоволицего экс-епископа, огромная медная пика сбила чудовищных размеров серебряный канделябр, украшавший алтарь со времен гражданской войны, и когда он, в свою очередь, перевернулся, древний и напрочь высохший бархат мгновенно охватили мстящие языки огня.

Билко давал себе поджопники. Он проклинал себя за то, что не остался прошлой ночью посмотреть, как Дэб выражает благодарность и любовь мужчине, который, как она, несомненно, знала, был ее единственным настоящим поклонником. Единственным, кто ее по-настоящему понимал.

Ему следовало забраться на самый верх мусорных баков, стоявших на заднем дворе ее дома, и подсмотреть в окно гостиной, как Дэб открывает его подарок. Хотя… Билко немного напряг мозги и вспомнил, почему так не сделал. Баки были под завязку полны кубышками скисшего молока и гнойной мутью всех разновидностей. Из одного из пластиковых мешков выскочила здоровая крыса, а он, скажем так, не собирался видеться с крысами чаще, чем то было необходимо. Не то, чтобы тухлые яйца и грызуны были чем-то противным до рвоты. По крайней мере, не для него. Они полностью меркли в сравненье с его эскападами третьего дня, то есть третьей ночи.

И что это, блядь, на него нашло? Он потряс головой и ради эксперимента присосался к бычку. Надыбав коробку сучков люцифера, он снова привел его в дымящее состояние. Он просто-напросто не мог вспомнить, что творилось тогда у него в башке. Что за дьявол вселился в него и заставил сделать то, что он сделал? По правде сказать, все, что было после того, как он снюхал всю скорость, маячило неким смутным пятном. Воспоминания его, казалось, полностью состояли из совершенно не связанных между собой осколков. Разговор с Роном о тибетских трубах из берцовых костей. Зрелище Дэб, уболтанной этими неудачниками. Вылет из клуба после короткой схватки с вышибалами в ирокезах. Прогулка по мертвым улицам – лишь изредка до него доносился хохот, а порой – чей-то пьяный крик. Он точно помнил, что никакой блестящей идеи в его башке тогда не было.

Но раз она, выходит, все-таки родилась, он, должно быть, с относительной легкостью пролез через дырку в старинной железной ограде, окружавшей разрушенную церковь рядом с Вудхаусской Пустошью. А оказавшись внутри, найти раздолбанный сарай давно покойного садовника было как два пальца обоссать. Сарай скрывал свои сокровища за деревянной дверью, обитой снизу ржавым листовым железом. Крышу подпирала балка, вся увитая плющем. Он вспомнил, как содрал железо и изо всех сил пнул дверь, и как его нога просто прошла сквозь трухлявую древесину. Внутри был целый набор инструментов и всякие причиндалы; он выбрал очень крепкую на вид лопату.